Фредерик Дар - Подлянка

– И все-таки согласитесь, патрон, что совпадение очень странное. Девушка умирает через несколько часов после того, как ее пытались убить. И вы хотите, чтобы у меня не было никаких задних мыслей?

– Возможно, ее убило сильное волнение, вызванное покушением?

– Если это объяснение кажется вам достоверным, значит, так оно и есть, – говорю я с настолько фальшивым невинным видом, что это заметил бы даже слепоглухонемой.

– Вернемся к нашим баранам, – блеет Безволосый. – Видите ли, Сан-Антонио, я полагаю, что в ближайшее время не нужно принимать никаких решительных мер. Вы, несомненно, были правы, решив, что эти мерзавцы готовят какую-то масштабную операцию. Слишком поспешные действия с нашей стороны могли бы все испортить. Поставим сеть и...

С ума сойти! Боюсь, в эту сеть, которую ему так хочется поставить, мы сможем поймать только сквозняки, и то при условии, что они будут не очень большими.

– Я прикажу установить наблюдение за консульством и поместьем консула. А вы возвращайтесь на ваше рабочее место и смотрите в оба. Вы сказали, что должны везти его превосходительство на прием?

– Кажется. Секретарь сказал – официальный прием.

– Я проверю, – говорит Старик. – Важно следить за всеми перемещениями консула. Мы должны быть готовы ко всему...

Я поднимаю руку, как школьник, просящий разрешения выйти.

– Да? – спрашивает Старик.

– По-моему, патрон, мы добьемся лучших результатов, взяв разом, секретаря, телохранителя, блондинку и, может быть, самого консула тоже. Их будет легко расколоть теперь, когда мы можем ткнуть их мордой в труп Морпьона! Месье Голая Черепушка слегка стукает кулаком по столу.

– Сделаем так, как решил я. Повторяю еще раз: расследование в дипломатических кругах требует от нас самих большой дипломатичности.

– Вы собираетесь миндальничать с дипломатами, которые убили честного учителя, а потом залили его труп известью?

Он встает,

– Простите, Сан-Антонио, у меня важная встреча.

Как бы мне хотелось устроить встречу его задницы с моим ботинком сорок второго размера, но, боюсь, в конторе это не оценят.

В таких случаях остается только пойти проветрить легкие и промочить горло.

Я ухожу.

День проходит спокойно. Я чешу: правую ногу, шею, левую щеку и левую ягодицу, правое ухо, нос, затылок и веки Пино. Бедный больной терпеливо сносит свою беду. За ним хорошо ухаживают. Он тут звезда.

Я осторожно сообщаю ему о смерти его бывшей секретарши, но Пинюш умеет мужественно принимать плохие новости, не касающиеся его напрямую.

– Бедная Япакса, – говорит он вместо надгробной речи, – она была милой и почти не ошибалась, когда печатала на машинке.

– Она жаловалась на сердце, когда работала у тебя? Он размышляет.

– Вроде нет, хотя... Погоди, я помню, что однажды вечером, когда мы вышли из бюро, она увидела дорожную аварию и чуть не упала в обморок. Мне пришлось отвести ее к врачу, который дал ей...

– Последнее причастие?

– Нет! Какое-то сердечное лекарство. Правда, многие женщины падают в обморок, увидев автокатастрофу.

Я оставляю больного, пообещав, что в ближайшее время приду для общего отчета.

Прежде чем отправиться «на работу», я провожу со знаменитым Берюрье поучительную беседу.

– Слушай, Толстяк, сегодня вечером я играю в орлянку моей карьерой, – говорю я ему. – Если выиграю, все О'кей, если нет, мне придется искать место ночного сторожа на Шпицбергене, где ночь длится шесть месяцев. Я рассчитываю на твою дружбу, твою безграничную храбрость, профессионализм, на твою находчивость и инициативность...

Он энергичным жестом отметает мои комплименты.

– От ласк собаки появляются блохи! – отрезает Людоед. – Рожай.

– Сегодня вечером я везу консула на прием.

– Ну и?..

– В его отсутствие ты неофициально явишься в поместье в Рюэй-Мальмезон.

– Опять?

– В этот раз ты обыщешь все снизу доверху и арестуешь находящихся там гориллу и секретаря.

– Ты сказал, что я приду неофициально?

– То есть без ордера на арест и не объявляя о своей принадлежности к полиции, сечешь?

– И ты хочешь, чтобы я один замел этих типов?

– Ты старший инспектор. Возьми с собой людей. Позвони. Арестуй того, кто тебе откроет, потом иди к дому и бери всех, кто в нем будет...

– А дальше?

– Вместо того чтобы везти задержанных в контору, отвезешь их ко мне, в Сен-Клу, и не спускай с них глаз до моего возвращения. Будь внимателен, ты теперь знаешь, что они легко спускают курок.

– Легко или нет, но Берюрье им не шлепнуть.

– Тогда делай то, что я тебе говорю, парень!

– А если что сорвется? – беспокоится Мамонт. – Мне дадут по ушам?

– Нет. Я тебя прикрою. Он кивает:

– Все будет сделано, как желает монсеньор!

Довольный, я гоню в сторону западного предместья.

Когда я звоню в ворота, два дога устраивают большой цирк. Сколько я ни всматриваюсь, мадемуазель Ж юли нигде не видно; возможно, горилла вышвырнул ее на улицу, как обычную шлюшку, каковой она, в сущности, и является. Меня удивит, если ее детишки будут чистокровными боксерами; в их родословной будут черные пятна, это я вам говорю.

Является амбал и успокаивает псин. Я по-военному приветствую его.

Он сухо кивает; этот малый общителен, как полярный медведь.

– Приготовьте машину хозяина, – приказывает он мне, – Она пыльная...

Я подчиняюсь. Черная машина выглядит весело, как похороны. Я выгоняю ее в парк и начинаю надраивать куском замши.

Хромированные детали начинают сверкать. Машина действительно шикарная. В отпуск я бы на ней не поехал, но должен признать, что вид у нее представительный. Закончив, я сажусь на подножку и закуриваю сигарету. На парк опускается ночь. На ветках допевают птицы. На бархатном небе высыпают звезды. Как спокоен мир, когда люди оставляют его в покое! Я думаю о трупе моего бедного Морпьона. Этот тихий человек умер слишком драматической смертью. Я думал, что он помрет посреди своих кошек и книжек, от долгой и не очень мучительной болезни. Но ироничная судьба рассудила иначе.

– Вы готовы?

Это горилла. Он враждебным взглядом косится на мою сигарету.

– Жду, – отвечаю я, бросая окурок в траву. Сев за руль, я подъезжаю к парадному крыльцу. Мое сердце сильно колотится. Наконец-то я увижу этого чертова консула! Я выхожу из тачки, открываю заднюю дверцу и с фуражкой в руке замираю по стойке «смирно», которой позавидовал бы кадровый военный. На крыльце появляются две фигуры. Одна – безукоризненная, в зеленой форме с обшитыми шнуром петлицами и золотыми эполетами – принадлежит моему старому знакомому Вадонку Гетордю; вторая – блондинке, которую я видел в окне.

На ней сосредоточивается все мое внимание. Она одета в белое вечернее платье, украшенное массивной золотой розой. Она прекрасна и грустна. Несмотря на макияж, заметно, что у нее заострились черты, под глазами большие темные круги. Ее светлые волосы имеют слегка пепельный оттенок. Ей лет тридцать. На мой личный (и придирчивый) вкус, у нее широковаты бедра и лодыжки, но она все равно полна трогательного шарма. Женщина садится на заднее сиденье, бросив на меня пристальный взгляд, более глубокий, чем угольная шахта. Гетордю садится рядом с ней. Я на секунду замираю в нерешительности.