Фредерик Дар - Травля

Приглушенное жужжание пылесоса разбудило меня... Во всяком случае именно этот звук услышал я, вылезая из небытия. Медленно-медленно считаю, пока в моем котелке не взорвалось самое страшное похмелье с того времени, как Ной изобрел вино. Мне показалось, что я языком вычистил уборные в казармах. Да вдобавок этот шум в черепушке! Не знаю, что за негодяй установил турбину у меня в голове, но лучше бы он ее поместил в другое место!

Комната, обтянутая кретоном, медленно повернулась, заставив меня вцепиться в кровать. Искры посыпались из моих глаз. Я не помнил, где напился, не исключено, что это случилось за чаем у маркизы де Талередюн. Пока все усилия памяти были выше моих возможностей. Я ждал, пока все уляжется, но такая болезнь требует вмешательства. Поняв это, я решился спустить ногу с моего ложа... Нащупал коврик, поднялся, и затем – фьють! Подлый пол принял меня в свои объятия. Я схлопотал на лоб такой рог, которому позавидовал бы старейшина носорогов. Тут же искры уступили место свечам. Бесполезно было пересчитывать, я знал, что их тридцать шесть!

Я встал на колени у кровати (спуск – это единственное, что мне удалось: спикировал в свободном падении, а парашют открылся поздно!), Фелиси выключила свой «Электролюкс» и появилась, подбоченясь. Она схватывает все на лету, что выбивает меня из седла.

– Что происходит, Антуан?

Я смотрю на нее и вижу полдюжины Фелиси, и все они озабочены.

– Ты болен?

Я качаю головой, что вызывает у меня болезненный стон. Турбина снова затарахтела.

– Хочешь, я позову доктора?

– Нет... Соды, черного кофе... лимон!

Перед тем, как все это перечислить, я не без труда вытянулся на полу, который продолжал вальсировать. Поскольку нализался не впервые, Фелиси поспешила ввести в действие средство номер 44-бис, средство скорой помощи. Она принесла пузырь со льдом, который положила мне на лоб, стакан кофе с двумя стаканами лимонного сока, что должно было меня хорошо зарядить. И последним ее усилием было разрешение на две столовых ложки Эно...

Я отдался на ее милость. Больше не было души общества, весельчака, которого вы знаете, я уподобился куче лохмотьев, вынутых из центрифуги. Зажмурив свои светильники, я подождал пару минут действия проглоченных мной ингредиентов.

Действительно, все понемногу приходило в порядок, и я даже нашел в себе силы дотащиться до душа, который и принял по-шотландски, т. е. в клеточку. Когда я вышел, то светился как обезьяний зад, а новые силы вливались в мой организм колоннами по четыре в ряд. Фелиси ждала меня на кухне с остатками холодного мяса и бутылочкой. Она знала, что я вышибаю клин клином. Я жевал скончавшегося бычка и, сморщившись, проглотил большой стакан Арамона. Сначала внутренности зажгло кислотой, а затем в желудке разлилась благость. Фелиси отважилась:

– Где это ты накачался?

– Обмывали повышение Берюрие... у одного из приятелей на винном рынке... – Я добавил, чтоб прикинуться ангелом: – Ты знаешь, Ма, это не от того, что я проглотил... Это от аромата... погребов...

Установилось глубокое молчание. Слышно было, как пролетел импрессарио. Чтобы Фелиси в это поверила, как бы не так! А все из-за проклятых остатков винища в серых клетках. Мои объяснения походили на попытку продать холодильник эскимосам. Впрочем, я не настаивал...

Раздался весьма респектабельный звонок в дверь. Я спросил себя, чей это сукин сын рискнул потревожить нас в такую рань. Фелиси устремилась к двери и сообщила:

– Это твой коллега Пино!

Я слышал неуклюжие шаги старого хрыча по гравию аллеи. Моя добрая мать открывает дверь и вкладывает свою натруженную руку в костистую лапу хитрой ищейки.

Итак, пришел Пинюша! Его шляпа надвинута до бровей. Усы переливаются соплями и каплями дождя. Грязное толстое шерстяное кашне укутывает шею. Он стучит сапожищами о входной скребок, чтобы показать свои хорошие манеры, и возникает на кухне. Его взгляд похож на плевки чахоточного. Он вперяет его в меня, как рогатинку водоискателя.

– Ты великолепен, – замечает он вместо приветствия! Я начинаю раздражаться. – Помести безобразие, служащее тебе задом, на стул и заткнись!

Он следует первой части совета и игнорирует вторую.

– Похоже, вчера была римская оргия? – В его тоне проскальзывает сожаление. – Мне бы очень хотелось там быть, – продолжает он, – но у меня была тонкая работа...

Его маленькие глазки, налитые слабоумием, портят мне настроение.

– Пино, – говорю ему, – я много думал этой ночью. И я пришел к абсолютному убеждению в отношении тебя.

– Меня?

– Да, тебя!

– И какое же это убеждение?

– Во всем мире не найти сыщика тупее тебя! Папаша Пинюш поджал губы. Потом он повернулся к Фелиси, ища сочувствия. Но та едва сдерживала смех и не могла словесно поддержать его призыв к справедливости.

– Чем я обязан твоему визиту? – Спросил я, пододвигая ему чистый стакан, наполненный до краев.

– Твоему телефону.

– При чем тут мой телефон?

– Он не работает.

– Как и ты? – Фелиси вмешалась.

– Да, я уже сообщила вчера вечером на пост телефонной связи... Они придут сегодня утром...

Мне на это было наплевать. Я сказал себе, что если Старик (так как только он мог направить ко мне Пино) беспокоит меня дома, значит есть для меня срочное дело. Но это мне не улыбалось по двум причинам: во-первых, у меня сегодня выходной и я рассчитывал нанести визит японским эстампам у одной девицы; во-вторых, потому что мне так же хотелось работать в конторе, где я служу, как напиться брому перед свиданием с Мисс Вселенной.

– Тебя послал Старик?

– Конечно! Он знает, что ты предавался возлияниям, и велел срочно привести тебя...

– Горим?

– Судя по его возбуждению, да! Одна мысль – одеваться, потом вести машину до резиденции Старика, выслушивать его болтовню, меня угнетала.

– Как бы мне хотелось сачкануть!

– Не советую, – уверил Пино. – Он мне сказал, что каждая минута на счету!

– Ладно, жди меня. И будь благоразумен с мамой, пока я одеваюсь.

– Я тебя умоляю, – пробормотал он в смущении.

– Весь Париж знает, что ты самый развратный тип, уцелевший с войны... – Я вышел, оставив его оправдываться перед Фелиси.

Вот уже две тысячи пятьсот лет, как я не видел шефа в таком плохом состоянии. Выглядел он отвратительно. В глазах было столько же любезности, сколько у сдающего в парке стулья напрокат, к которому обратился золотарь; губы его были так сжаты, что невозможно было измерить его температуру через рот.

– Садитесь, Сан-Антонио.

Он пристально разглядывал меня. Его буркалы были беспощадны. Но я не терял самообладания. На моей помятой физиономии он читал о количестве выпитого накануне, как читают о способе использования электробритвы после тридцати лет бритья короткой саблей.