Андрей Воронин - Личный досмотр

— Ах, мать твою! — в сердцах выкрикнул Подберезский.

Багор покосился на него в зеркальце и, поняв, что лучшего момента уже не будет, коротким ударом по тормозам сбросил скорость. Легковушка сразу отстала, поравнявшись с задними колесами полуприцепа, и тогда Багор, направив машину прямо под эти колеса, толчком распахнул дверцу и выпрыгнул на дорогу.

Он прокатился несколько метров, царапая лицо и руки и разрывая в клочья одежду, но сразу же вскочил и прихрамывая бросился наутек, все еще слыша, как позади него тяжелый грузовик с ужасным хрустом и скрежетом, плюща и сминая, тащит по асфальту бренные останки его дорогой иномарки. Потом глухо фыркнул, загораясь, бензин, сзади послышался кашляющий звук, и Багра настигла тугая волна раскаленного воздуха.

Над его головой, медленно вращаясь, пролетел исковерканный кусок железа и с дребезжанием упал впереди на дорогу, все еще продолжая дымиться.

Тогда Багор оглянулся. Грузовик стоял завалившись на левый борт, косо перегородив проезжую часть, и возле его задних колес чадно полыхал огромный костер. На глазах у Багра дымно и весело загорелся тент, и через несколько секунд глухо ахнул, взорвавшись, топливный бак трейлера. Багор прикрыл лицо исцарапанной рукой, заслоняясь от нестерпимого жара, криво усмехнулся и, сильно хромая, пошел прочь.

— Козлы вонючие, — сказал он, уходя проходными дворами. — Жареные козлы.

Когда позади раздался глухой удар, хруст и скрежет сминаемого металла, грузовик косо развернуло почти поперек дороги, и он, ударившись правой задней колесной парой о фонарный столб, остановился. Пальцы Комбата сорвались с гладкого металла, и он навзничь упал на дорогу, больно ударившись затылком, Удар мог бы получиться гораздо более сильным, а может быть, и смертельным, но Борис Иванович успел сгруппироваться и потому отделался ушибами.

Мурашова швырнуло на руль, но он тут же выпрямился и, схватив лежавший на соседнем сиденье пистолет, выскочил из кабины. Его противник лежал на спине и едва успел открыть глаза. Быстрый Стас мимоходом подумал, что ему предоставлена великолепная возможность свести счеты с человеком, спутавшим все его планы, и коротким уверенным движением передернул ствол пистолета.

Скользящий металлический щелчок словно что-то включил в теле Комбата. Он увидел глядящий прямо ему в лоб зрачок пистолетного ствола и стал действовать не размышляя, как хорошо запрограммированный автомат. Четким, раз и навсегда отточенным движением он ударил Мурашова ногой, целясь повыше колена, другой ногой одновременно зацепив лодыжку противника. Быстрый Стас качнулся, теряя равновесие, и спустил курок, но пуля ушла в затянутое плотными серыми тучами низкое небо, а сам он, нелепо взмахнув руками в поисках опоры, упал на спину.

В ответ на выстрел дождь вдруг усилился, словно пуля пробила в тучах дыру, заставив небо заплакать от боли. Этот поэтический образ молнией промелькнул в мозгу Быстрого Стаса, в юности грешившего стихами.

Не вовремя, как обычно, на задворках сознания зашевелились слова, складываясь в строки, но Мурашов отключился от всего лишнего, потому что противник уже был на ногах, да и сам он, как оказалось, уже стоял на колене, очень неудачно опираясь о землю рукой, в которой был зажат пистолет. Он быстро исправил ошибку, вскинув руку с пистолетом, но широкоплечий усач в просторной кожанке предвидел, оказывается, это его движение и дважды коротко ударил Мурашова ногой: сначала по запястью, так что пистолет, кувыркаясь, улетел куда-то в пространство, а потом в грудь, снова опрокинув Быстрого Стаса на спину.

Рыча от боли и ярости, Мурашов снова вскочил — для того лишь, чтобы нарваться на прямой и страшный удар в лицо. Он отлетел назад, ударился спиной о ребро распахнутой дверцы и боком упал на асфальт возле переднего колеса. Бывший капитан ФСБ завозился, подбирая под себя ноги.

— Не стоит, — сказал ему Комбат. — Побереги здоровье.

В этот момент взорвался бензобак легковушки.

Оглушенный, брошенный на землю взрывной волной, опаленный нестерпимым на таком расстоянии жаром Борис Иванович непонимающим взглядом смотрел на столб пламени, поднимавшийся над исковерканными останками машины, — той самой машины, в которой остался Подберезский.

— Мразь, — прохрипел Комбат, медленно переводя взгляд на Мурашова, — ах ты, мразь!

Не тратя времени даже на то, чтобы подняться на ноги, он на коленях метнулся к Мурашову. Тот попытался лягнуть ногой в лицо, но Борис Иванович уже вцепился одной рукой за горло, занеся для удара сжатый кулак. Комбат знал, чувствовал, что этот удар убьет Мурашова наверняка, как если бы в руке у него была зажата рукоятка пудовой кувалды, и испытывал от этого горькое удовольствие: ему хотелось не просто сломать этому мерзавцу нос или раскроить череп, — нет, этого было бы мало. Рублев просто мечтал пробить это ненавистное, искаженное страхом смерти лицо насквозь, так, чтобы кулак вышел наружу, проломив затылок и расплескав по асфальту зловонные, прокисшие, отравленные мозги, и Мурашов это понял. Он не раз смотрел в лицо смерти, но сами эти слова — «смотреть смерти в лицо» — до сегодняшнего дня были для него пустым звуком, более или менее красивым оборотом речи. «Какой дурак придумал, что лицо смерти — это череп? — бессвязно подумал он, ощущая на своих щеках жар близкого пламени и ледяные капли дождя. — У смерти злое усатое лицо с оскаленными зубами и сощуренными от ярости и жара глазами, — вот это самое лицо и есть лицо смерти, и даже не оно, а зависший в сером небе огромный костистый кулак... Убьет, — подумал Мурашов, глядя на этот кулак и чувствуя, что не может отвести от него глаз. — Развалит черепушку надвое, как старый глобус, и даже руку не отшибет... Прибьет, как шелудивого пса, и сделать уже ничего нельзя — ровным счетом ничего...»

И еще одно понял Быстрый Стас в эти последние мгновения: что он хочет жить. Просто жить, без затей И великих планов, нищим, больным, искалеченным, без глаз, без ушей, кастрированным, безногим, в тюрьме, в зоне, в Антарктиде, в Сахаре, на дне морском или в жерле вулкана, — просто жить. Вдруг открылось, какая это, оказывается, величайшая на свете ценность — человеческая жизнь, и он был до глубины души поражен этим открытием. «Да хрен с ней, с человеческой, — закрывая глаза, подумал он, — моя жизнь — вот все, что имеет хоть какое-то значение для меня. Как это мой дед говорил? Хорошая мысля приходит опосля? Прав был старикан, ох как прав!» Мурашов приготовился умереть, но на всякий случай вознес к небу молчаливую и короткую, продолжительностью в сотую долю секунды, молитву, прося о пощаде, и небо, к его великому удивлению, решило внять.