Андрей Воронин - Личный досмотр

— Рад, что вы это понимаете, — ядовито откликнулся толстяк. — Дикий Запад, мальчишество... Какого черта вы ушли из армии, если жить без стрельбы не можете?

Комбат удивленно покосился на него: это были совсем не те слева, которых он ожидал от добродушного толстяка в ответ на сообщение о смерти Подберезского.

Впрочем, решил он, у каждого свои способы держать себя в руках. Сколько людей, столько и способов...

— Похоронили уже? — спросил он.

— Кого? — рассеянно отозвался адвокат, сосредоточенно копаясь во внутреннем кармане пиджака.

«Вот сволочь», — подумал Комбат.

— Подберезского, — сдерживаясь, ответил он.

— Подберезского? А, Андрея... Нет еще, вас ждут.

На выходе Антон Антонович раздраженно ткнул в нос охраннику какую-то бумажку, которую выудил наконец из недр своего необъятного пиджака, и, колобком выкатившись на улицу, глубоко вздохнул полной грудью.

— Сигарету? — спросил он.

Борис Иванович с сомнением посмотрел на протянутую пачку. Какого черта, подумал он. Кому оно нужно, мое здоровье? Кому и что я все время пытаюсь доказать? Ведь ясно же, что ни черта я в этой жизни не смыслю и гроша ломаного не стою. Провести парня через весь Афган, целым и невредимым отправить его домой, к маме, а потом взять и погубить — через пятнадцать лет, в центре Москвы, погубить из-за каких-то двух вагонов вонючего железа... Вот сам бы и лез под пули, если невтерпеж...

Ему вдруг показалось, что увеличенные мощными линзами глаза толстяка таят усмешку, и не усмешку даже, а насмешку, и он почувствовал, что начинает понемногу свирепеть.

— Послушайте, вы, — сдавленно заговорил он, отталкивая руку с открытой пачкой «Мальборо», — законник, мать вашу...

Кто-то, незаметно подойдя сзади, положил ему на плечо тяжелую ладонь. Борис Иванович не глядя стряхнул ее, но ладонь немедленно вернулась на место, назойливая, как осенняя муха.

— Руки оборву, — пообещал он, оборачиваясь.

— Так уж и оборвешь? — усомнился Подберезский. — Уж больно ты грозен, начальник, как я погляжу.

— Так, — после долгой паузы сказал Комбат, справившись с эмоциями. — Не сгорел, значит...

— Дрова горят, — ответил Подберезский, — а меня в десантуре учили в огне не гореть и в воде не тонуть.

Между прочим, ты и учил, если уж на то пошло. Неужели поверил, что я так вот запросто дам себя спалить, как какое-нибудь полено?

— Черт, — сказал Борис Иванович, — погоди. Как же это? Как же тебя вместе со мной не замели?

— А я, когда из машины выпрыгнул, так башкой гвозданулся, что до сих пор перед глазами птички порхают. Ну и отключился... Глаза открыл, вижу: тебя менты заламывают. Ну какой, думаю, от меня в тюряге толк? В общем, как тот зайчик: за кусток, под мосток — ив лесок. Только меня и видели.

Комбат вспомнил полыхающий грузовик, в кузове которого длинными очередями рвались патроны, красно-синие огни проблесковых маячков, ощеренные, потные от злой работы лица за прозрачными забралами, автоматные стволы и резиновые дубинки, представил, чего на самом деле стоило Подберезскому это легкомысленное «за кусток, под мосток», и ошарашенно покрутил головой.

— Ну, солдат, — сказал он, — ну, удивил.

Оба вдруг расхохотались и обнялись.

— Комбат, — молотя Бориса Ивановича по спине, приговаривал Подберезский, — батяня...

Антон Антонович немного постоял со скучающим видом, несколько раз взглянул на золотые часы и наконец сказал, теребя оправу очков:

— Господа десантники... Господа! Вы не могли бы на время подобрать слюни и вспомнить о том, что нас ждут?

— А? — отрываясь от полузадушенного Подберезского, сказал Комбат. — Где это нас ждут?

— В куче мест, — ответил Антон Антонович и, загибая коротенькие пальцы, принялся перечислять: ВЧК, НКВД, ГПУ, КГБ, МГБ, ФСБ.., все, кажется.

— Тьфу на вас, — сказал Комбат.

— Вот она, благодарность современной молодежи, — с горьким сарказмом провозгласил Антон Антонович. — Бьешься как рыба об лед, вытаскивая его из тюрьмы, ты рискуешь жизнью и, более того, репутацией, разыскивая человека, готового выслушать этого хупитана, ждешь заслуженных тобою слов благодарности, и что ты слышишь? «Тьфу на вас!»

— А что вы хотите? — вступился за Комбата Подберезский. — Вы бы еще дантиста упомянули, — Или СД, — подхватил Борис Иванович. — Так вы серьезно?

— Молодой человек, — напыжился толстяк, — знаете, сколько стоит час моего рабочего времени? Вы думаете, я убил на вас трое суток только для того, чтобы так бездарно пошутить?

— Все, — сказал Борис Иванович, — устыдили.

Поехали.

Садясь в машину, он оглянулся и окинул долгим прощальным взглядом высокий кирпичный забор, густо оплетенный поверху колючей проволокой.

— К черту, ребята, — запоздало ответил он сокамерникам. — Даст Бог, еще увидимся

Человек в штатском, представившийся Комбату Иваном Андреевичем, был примерно одного с ним возраста, но на этом сходство заканчивалось: сидя друг против друга за широким, как танковый полигон, девственно чистым столом, они составляли разительный контраст.

В противоположность Рублеву, Иван Андреевич не носил усов и не отличался атлетическим телосложением, хотя его худоба, как показалось Борису Ивановичу, была сродни скорее спортивной жилистости легкоатлета, чем дистрофичной изнеженности кабинетного пожирателя пророщенного овса. Аккуратная, уложенная волосок к волоску прическа была совершенно белой, а вот брови седина почти не затронула, и они странно контрастировали с шапкой белоснежных волос.

До блеска выбритую длинноватую верхнюю губу Ивана Андреевича пересекал короткий, тоже какой-то очень аккуратный шрам. Щеки у Ивана Андреевича были впалые и даже, казалось, лоснились от бритвы, подбородок внушал невольное уважение твердыми и правильными очертаниями, темные глаза смотрели прямо и проницательно, и вообще Иван Андреевич был очень похож на знаменитого артиста Василия Ланового в роли Ивана Андреевича, сотрудника ФСБ, переодетого в штатское.

«Полковник, никак не меньше», — на глаз оценив начальственные складки на лице собеседника, решил Борис Иванович. Он ошибся, хотя и совсем немного:

Иван Андреевич вот уже год как ходил в генерал-майорах.

Выключив телевизор, Иван Андреевич некоторое время сидел молча, задумчиво глядя в потухший экран, потом медленно вынул из кармана потертый старомодный кожаный портсигар со съемной крышкой, вынул длинную сигарету с золотым ободком и закурил, выпустив дым из ноздрей.

«Вот те раз, — подумал Борис Иванович. — Полковник, а сигареты как у шлюхи».

Словно перехватив отголосок этой мысли, Иван Андреевич встрепенулся и через стол протянул портсигар Комбату.

— Благодарю вас, — вежливо отказался Борис Иванович. В этом просторном кабинете с мягко лоснящимся дубовым паркетом и тяжелыми портьерами на высоких окнах почему-то хотелось разговаривать негромко и вежливо, чистым литературным языком, без междометий и жаргонных словечек, и, уж конечно — боже сохрани! — без каких бы то ни было намеков, двусмысленностей и туманных сравнений. — Не употребляю, бросил.