Андрей Воронин - Высокое напряжение

"Ладно, – сказал он себе. – Это мы еще посмотрим, кто из нас проснется в гробу, а кто будет пить на поминках и возлагать венки, в душе потешаясь над скорбными мордами присутствующих”.

– Выглядит не слишком изящно, – сказал он, раскурив наконец свою сигарету, – но для человека, о котором мы говорим, этого будет вполне достаточно. Во всяком случае, мне так кажется.

– Смотри не просчитайся, – предупредил Горечаев. – Нет ничего хуже, чем недооценить противника.

– О чем вы говорите! – воскликнул Бекешин. В мозгу у него, как эхо последних слов Горечаева, звучало предупреждение старины Фила: “Ох, смотри, Гошка!..”, и он говорил преувеличенно громко и развязно, чтобы заглушить этот навязчивый рефрен, – Я вторые сутки хожу весь в холодном поту, а вы мне про какую-то недооценку…

Он снова потянулся за графином, но вовремя спохватился и сел прямо, положив руки по обе стороны тарелки. Между пальцами правой руки дымилась сигарета, и Бекешин с неудовольствием заметил, что ее кончик мелко дрожит – в точности как овечий хвост. Ему опять припомнились собственные планы годичной давности – пусть наивные, сулящие не такие большие прибыли да в придачу ко всему еще и обильно сдобренные инфантильной таежно-гитарной романтикой, но зато в них не фигурировало ни одного трупа. Ни единого…

– Хорошо, – сказал он и торчком воткнул сигарету в тарелку с салатом. Андрей Михайлович дернул щекой, но промолчал, воздержавшись от замечания. – Хорошо, – повторил Георгий и взялся за подлокотники кресла, готовясь встать. – В какие сроки вы планируете провести это.., эту акцию?

– В удобные, – ответил Горечаев. – Об этом не беспокойся, Жорик. Твое дело – должным образом подготовить своего знакомого. Настроить его психологически, так сказать. Для этого тебе придется немного поработать головой, чтобы сочинить историю, в которую он поверит. Я бы занялся этим сам, но ты знаешь его лучше, так что тебе и карты в руки. А когда увидишь, что этот фрайер рвется в бой, дай мне знать, и я спущу на него своего быка. Даст Бог, они друг друга забодают, избавив нас с тобой от дальнейших хлопот.

Бекешин встал, привычно протянув через стол руку, и старик пожал ее своей сухой костлявой клешней. Кожа на его ладони была мягкая, гладкая и одновременно дряблая. На ощупь она напоминала какой-то синтетический материал, но Бекешин никак не мог сообразить, какой именно. “Да какого черта, – подумал он с досадой. – Стариковская шкура – она и есть стариковская шкура. Нашел о чем думать… Просто стариковская ладонь, которая за всю свою долгую жизнь не поднимала ничего тяжелее ручки с золотым пером и бювара с золотым же тиснением: «Участнику ..надцатой партийной конференции»…"

Он вышел из полутемного прохладного вестибюля на Пышущее жаром бетонное крыльцо и, щурясь от ударившего в глаза послеполуденного солнца, огляделся по сторонам. Под воздействием водки и кокаина окружающий мир казался не вполне реальным, цвета резали глаз небывалой яркостью, все движения выглядели слегка замедленными, а между секундами, казалось, существовали длинные, ничем не заполненные промежутки. Бекешин подумал, что человек, который научится использовать по собственному усмотрению не только сами единицы времени, но и эти никем не замеченные и не названные паузы, будет жить вечно, все на свете успевать и вдобавок станет непобедим в любой драке. “Мне бы так научиться”, – подумал он и стал спускаться с крыльца.

Стекло со стороны водителя было опущено до упора. Старина Фил в расстегнутом пиджаке и с ослабленным узлом галстука сидел за рулем, потел, слушал ,по радио рок-н-ролл и меланхолично курил. Смешнее всего было то, что рядом с бекешинским “мерседесом” сверкал черным лаком и надраенным хромом похожий на авианосец “ЗИЛ” Горечаева, сквозь затемненные стекла которого смутно просматривалась фигура водителя. Это вполне мог оказаться именно тот человек, о котором шла речь за обедом, и Бекешин малодушно порадовался тому, что “ЗИЛ” стоял слева от “мерседеса”, и, значит, ему не нужно было поворачиваться к этому хромированному чемодану спиной, прежде чем сесть в свою машину.

Он плюхнулся на горячее кожаное сиденье рядом с Филом и захлопнул дверцу. В машине было жарко, как в духовке, воняло разогретой кожей, пластмассой и табачным дымом. Филатов приглушил звук и повернулся к Бекешину.

– Как прошли переговоры? – спросил он.

– Да какие переговоры, – буркнул Бекешин. – Просто обед… Заводи, поехали, а то так и задохнуться недолго.

Юрий вывел машину со стоянки.

– Впрочем, – продолжал Бекешин, – ты прав.

Это был деловой обед, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Понимаю, – лаконично откликнулся Юрий. Бекешин подождал неизбежных, как ему казалось, расспросов, не дождался и удивленно задвигал бровями.

– А почему ты не спрашиваешь, о чем шла речь? – поинтересовался он.

Юрий пожал широкими плечами, глядя на дорогу.

– Это ведь не мое дело, – сказал он. – Я твой телохранитель, а не деловой партнер.

Бекешин посмотрел на него с одобрением и даже заставил себя улыбнуться, но его усилия пропали даром: Филатов следил за дорогой.

– Это временное явление, – сказал наконец Бекешин. – С таким правильным подходом к своим обязанностям ты можешь довольно быстро сделаться партнером.

– В чем же выражается этот правильный подход?

– В четком осознании своего места, – без запинки ответил Бекешин. – Или, если это звучит для тебя обидно, можно сказать иначе: в осознании и неукоснительном соблюдении границ своей юрисдикции.

– Лихо завернуто, – признал Юрий. – Действительно, так звучит лучше. Даже лестно, хотя суть, насколько я понимаю, не меняется.

Бекешин хрюкнул.

– Голова, – сказал он. – Все-то ты понимаешь… Но дело в том, что предмет этого делового разговора напрямую касается тебя – не тебя лично, а тебя как моего телохранителя.

– Даже так? – удивился Юрий. – Ну-ка, ну-ка…

– Нынче сезон охоты, – с замогильным подвыванием начал декламировать Бекешин, – вот для уродов случай круглые сутки всюду сыпать свинцовый град…

– Пуля попала в небо, – подхватил Юрий, – пуля ранила тучу, и туча плачет от боли восьмые сутки подряд.

– Смотри-ка, – оживился Бекешин, – помнишь!

– Еще бы, – сказал Юрий. – Когда тебя комиссовали, я, помнится, подумал: ну и правильно. Теперь наш Гошка настоящим поэтом станет, а то еще шлепнут в Афгане, как какого-нибудь Лермонтова…

– Лермонтова убили на дуэли, – напомнил Бекешин.

– Да какая разница, – ответил Юрий, – все равно ведь убили. Не просто офицера – поэта…

– Ну, я, положим, не Лермонтов, – смущенно сказал Бекешин, – и убили меня не пулей, а пачкой баксов… Поэта убили, а остальное ничего – живет и процветает. А как там дальше было, помнишь?