Семен Майданный - Блатной романс

– Слышь, братаны, подсобите цветы донести. Я – кореш вашего Сереги, и мы с ним на одного дядю грядку пашем, – как к родным очень душевно заканючил шкаф.

– Нам Сергей наказал за тачкой доглядывать, – отрезал осторожный дядька Макар и отвернулся, чтобы снова как ни в чем не бывало пялиться на ножки гуляющей молодежи женского полу.

– Какие цветы? – Бесхитростный Леха решил, что «цветы» по фене означает что-то, что стыдно не знать. Но никак не такое, на зеленом стебле, красивое, с лепестками, пестиками и тычинками.

– Да у нашего совместного с Серым папы сегодня здесь лялька со сцены красивые песни поет. Папа целую машину ботаникой загрузил. Подсобите, а? – На безымянном Геракле телепался просторный свитер, будто ряса на архиерее. И тем не менее под свитером читались мышечные бугры размером с баклаги вышедшего из употребления спирта «Роял».

«Не моя проблема!» – хотел отмазаться дядька Макар, но добросердечный Леха уже вылез из радикально черного «мерса» и притопнул, разминая ноги и расправляя боксерские плечи. Тогда выбрался на свежий воздух и дядька, глазами украдкой приценил кулаки незнакомца. Музейные буханки. На каждом по Большой советской энциклопедии вытатуировано.

Ответственный Леха бдительно поставил машину на сигнализацию, с шиком курлыкнув брелоком, и обернулся к амбалу:

– Куда?

– Да вот тут, рядышком. – Детина увлек виршевцев за собой через ряды пухнущих на парковке темно-синих, как южная ночь, «вольвешников», серебристых, как сигаретная оберточная бумага, «хонд», и рубиновых, как закат, «крайслеров»… – Вот! – распахнул он закрома белоснежного, будто крахмал, «мицубиси паджеро» и стал выдавать виршевцам одну за другой охапки колючих роз, лопоухих гладиолусов, ворсистых астр и точеных лилий.

– А че это там за прибамбасы на переднем сиденье? – заинтересовался неравнодушный к электричеству Леха на правах равного.

– А ты глазастый! – без пренебрежения хмыкнула громадина. – Это японский сканер на двадцать четыре канала. Врубил, и хоть дежурную часть ГУВД слушай, хоть УГИБДД, хоть РУБОП. А вон та хреновина с антенной – радиостанция I-COM. В нее вмайстрячен скримблер, или скрямблер, точно не помню слово, но эта мандула кодирует речь, что фиг проссышь.

Детина выбрал все до последнего снопа цветы из машинки. Если бы он нагрузил только новых знакомых, дядька Макар стряхнул бы свою долю на капот и послал бы мордоворота подальше, невзирая на играющую под свитером мышцу. Но амбал взвалил самый большой букет не кому-нибудь, а себе на плечо. Это были голландские розы, длинные, как ноги манекенщицы. Цвета нежнейшего и одуряюще пахнущие чаем на три квартала вокруг.

– Сюда, пожалуйста. – Человек-монумент повел виршевцев не к центральному, а к служебному входу сквозь стайки праздношатающихся по парку людей. И даже не взглянул на отслоившегося от стенки вахтера. – Это со мной!

И хоть вошедшие вряд ли могли претендовать на корону «Мисс Питер», даже на «Мисс Лиговка» не тянули, вахтер смирился. Сегодня выпал сложный день, вахтера уже неоднократно посылали, а один раз чуть не дали по рогам.

Глаза не сразу пообвыклись с хилым светом на широкой, гулкой, уводящей вверх лестнице, когда троица преодолела шатающиеся от возбужденного концертного народа тылы сцены. Там тебе и вертихвостки в купальниках и кокошниках, и клоуны в трико, и буфетчик за стойкой.

– Кстати, кореша, меня зовут – Урзум.

– Макар.

– Алексей… – Леха дергал носом, потому что пыльца оранжевых лилий проникла внутрь и изнутри щипала этот проклятый нос. И хотелось громогласно чихнуть. – Так, погодите! – неожиданно проникся Леха. – Ты тот самый Урзум, который первым в городе запретил всем, над кем крышуешь, на ДТП [8]гаишников вызывать? Типа, даже такая разборка тоже твоя тема?

– Есть такой факт, – масляно ухмыльнулся шкаф по кличке Урзум. – Потом это стал делать каждый баран в золотой цепке. Но первым точно был я. Да ведь и вы – не последние пацаны, если за месяц нефтезавод к ногтю прижали?

Дядька Макар, услышав в голосе Урзума зависть, тоже пропитался, будто ромовая баба ромом, уважением к новому знакомому, но вслух восторгом захлебываться не стал. Они свернули с лестницы и пошли по пепельно-красной и пепельно-пыльной ковровой дорожке коридора четвертого этажа: двери слева и справа, будто в гостинице.

– А еще я про тебя слыхал, – за двоих захлебывался Леха, – что ты чуть ли не саму начальницу Пятого телеканала пытался на счетчик поставить!

Урзум свободным кувалдометром вытащил ключ с фишкой, будто в гостинице, и отпер дверь под номером сорок семь.

– Эта коза оказалась ушлая. Мы ее выпасли и, когда села в тачку, блокировали двумя «девятками». А она, не будь дурой, открыла боковое стекло и давай шмалять в воздух из газового пустозвона, – нехотя признался шкаф. – Ну менты и набежали. Пришлось наспех отваливать. – Урзум сам сгрузил и жестом подсказал помощникам, что цветы можно свалить просто на диван. Не протухнут.

Освободившийся от благоухающей обузы Леха наконец почесал и утер окрасившийся оранжевой пыльцой шнобель.

– Но про ваши подвиги тоже сказки ходят! – жал на самолюбие провожатый. – И зону небось больше моего нюхали? – кивнул Урзум на наколочку дядьки Макара.

– Биография: Вичура – Кинешма – Ярославль – Тамцы – Нижневартовск – Тюмень – Сургут, – благодушно прогудел дядька Макар, оглядываясь, куда это они попали?

Одну из стен занимало бесконечное зеркало с придвинутыми к нему тумбочками и стульями, будто в парикмахерской. И, как в парикмахерской, на тумбочках теснились шкалики с разноцветными жидкостями, плошки с разноцветными мазями, коробочки с разноцветными порошками. И вся эта фигня пахла сладко и даже приторно. Пахла до бесчувствия. Пахла так, как не пахли даже сваленные на диван букеты.

А вдоль другой стены на горизонтальной железной палке на плечиках висели женские тряпки. Воздушные, в рюшечках и оборках, и плотно-тяжелые, расшитые бисером, с воротниками из драной кошки. Расшитые кружевами от горла до пупа и не расшитые ничем, будто жаба портниху задушила.

– А у Шрама кем числитесь?

– У Храма?

– Ну да, у Храма?

– Я – бригадир, – гордо сказал Леха, – а…

– А я всего потрошку, – поспешил опередить откровения Лехи осторожный дядька Макар.

– А я у своего папы уборщиком работаю. Вот этой метлой! – Урзум достал из-под свитера и предъявил девятимиллиметровую дуру. – Решаю проблему лишних людей. – Сказав это, Урзум дуру не спрятал обратно.

И тогда неосторожный Леха все понял, и очень неуютно стало Лехе на свете белом. Дядька Макар все понял тремя секундами раньше, но теперь оставалось только смириться. Не было ничего у дядьки Макара при себе внушительней расчески.