Андрей Воронин - Могила тамплиера

Он немедленно пожалел о сказанном.

– А кто утащил меня с курорта на неделю раньше? – воинственно осведомилась Ирина. – Спасибо твоему Федору Филипповичу, удружил так удружил! Что мне, по-твоему, оставалось делать – сидеть в четырех стенах и гадать, придешь ты ночевать или нет?

Сиверов оторвал правую руку от руля, вынул из кармана чистый носовой платок, встряхнул, разворачивая, и помахал им в знак полной и безоговорочной капитуляции.

– Нихт шиссен, – жалобно попросил он. – Гитлер капут!

– Гут, матка, – басом сказала Ирина и первая, не выдержав, рассмеялась. – Знай наших! Кто к нам с мечом придет...

"Меч, – ведя машину по тряской грунтовке и стараясь выбирать дорогу поровнее, подумал Глеб. – Рубленая рана от бедра до ключицы, нанесенная снизу вверх, наискосок. Вернее, три такие раны, нанесенные трем разным людям. Какая-то сволочь ходит средь бела дня по городу со здоровенным лезвием, не боясь ни бога, ни черта, ни милицейских патрулей, и вспарывает людей, как камбалу, одним-единственным ударом, да таким, что его ни с чем не перепутаешь. Визитная карточка! Это хорошо, это нам на руку. Раз оставляет визитные карточки – значит, горд собой, своим умением мастерски, без брака, отправлять людей на тот свет. Как же, фирменный удар! А люди, которые гордятся подобными вещами, не то чтобы дураки, но и полноценными их не назовешь. В общем, они заметны, они выделяются, и это их рано или поздно губит. И я непременно отыщу этого мастера клинка... если, разумеется, это и впрямь не призрак храмовника, который карает осквернителей своей могилы. Но тогда ему следовало бы начать с археологов. Непонятно, кстати, почему Осмоловского и Быкова не тронули. Это, конечно, хорошо, пусть себе живут и трудятся на благо российской исторической науки... Хорошо, но непонятно. А впрочем, чего тут не понимать? Убивают не тех, кому довелось подержать энклапион в руках, а только тех, кто знал, где он в тот или иной момент находился, и мог указать следующего. И тогда все повторяется: сначала допрос третьей степени, а затем – быстрый, милосердный удар, придающий, кстати, самой обыкновенной мокрухе загадочный вид ритуального убийства. Еще одна особая примета, еще один признак, по которому я могу узнать эту сволочь. Фанатик, неважно, религиозный или политический, всегда виден издалека – торчит, как дерево посреди поля, подходи и руби..."

Машина уже ползла по заливному лугу, осторожно перебираясь с ухаба на ухаб. Поле вокруг было ровное, как стол, зато дорога напоминала танкодром, которым долго и небрежно пользовались. Ирина оживленно рассказывала что-то о пластиковых окнах и новейших методах тепло– и гидроизоляции фасадов. Выведенный из задумчивости звучным термином "тепловая реабилитация", Глеб улыбнулся.

– Слов-то понавыдумывали, – сказал он. – Тепловая реабилитация... Гулагом каким-то отдает, ей-богу. Сказали бы уж просто: утепление. Все равно ведь, как я понял, дело сводится к обкладыванию самой обыкновенной стекловатой и замазыванию штукатуркой.

– Ничегошеньки-то ты не понимаешь, – заявила жена. – Одно дело, когда в бумаге, которая должна лечь на стол министру, написано "утепление стекловатой", и совсем другое, когда там стоит "тепловая реабилитация". Так и длиннее, и солиднее, и сразу видно, что писал грамотный специалист...

– Особенно если в слове "реабилитация" допущено не больше одной ошибки, – вставил Глеб.

– Совершенно верно, – с напускной серьезностью подтвердила Ирина. – Кроме того, министру вовсе не обязательно знать про стекловату, металлическую сетку и известковый раствор. Для него, в отличие от тебя, термин "тепловая реабилитация" отдает не Гулагом, а новейшими строительными технологиями...

– Которые, разумеется, требуют повышенного финансирования, – проявил сообразительность Сиверов.

– Умнеешь, – похвалила Ирина.

– Ты не первая, кто обратил на это внимание, – ответил Глеб, вспомнив вчерашний телефонный разговор с Федором Филипповичем. – Но все равно спасибо. Заметила, и слава богу. Лучше поздно, чем никогда.

Он еще сбросил скорость, почти остановив машину, и осторожно свернул в заросшую травой колею, которая, плавно изгибаясь, ныряла в заросли прибрежного лозняка. Углядев справа от дороги небольшую прогалину, он загнал машину в тень и выключил мотор. Тень была дырявая, зыбкая, подвижная, но это было лучше, чем совсем ничего. По крайней мере, когда они решат вернуться в город, салон не будет напоминать раскаленную духовку.

Желтовато-белый песчаный пляж, намытый течением в излучине реки, тянулся метров на сто пятьдесят. Лозняк обрамлял его с трех сторон шевелящейся, шепчущей серебристо-зеленой стеной, справа и слева подходя почти к самой воде. Противоположный берег находился в каких-нибудь двадцати метрах и представлял собой невысокий песчаный обрывчик – слоистый, как именинный пирог, густо усеянный рядами круглых норок – стрижиных гнезд. Пляж был безлюден и чист, и, когда Глеб со вздохом облегчения уронил на песок сумку с пледами и всем прочим, без чего, как принято считать, невозможно хорошо провести время на берегу водоема, Ирина привстала на цыпочки и благодарно чмокнула его в щеку.

– Молодец, – сказала она. – Такое чудное место, и совсем-совсем никого...

– Потому и чудное, что никого, – ответил Сиверов и потащил через голову пропотевшую на спине рубашку.

Они успели пару раз искупаться, брызгаясь, как дети, и теперь отдыхали на горячем пледе. Ирина лежала на спине, слегка согнув в колене одну ногу, на ее загорелой коже сверкали капельки воды. Сиверов отыскал в песке какую-то сухую травинку и охотился за этими капельками.

– Щекотно, – не открывая глаз, пожаловалась Ирина.

– Терпи, – строгим голосом ответил Глеб. – Надо потерпеть, дамочка. Я тут затеял создать рукотворное озеро, а вам, видите ли, щекотно. И так ничего не выходит, а тут еще вы со своими претензиями. Щекотно ей... Надо бы смазать тебя гусиным жиром, что ли. Или хотя бы моторным маслом...

– Что действительно надо, так это отбить кое-кому руки. Реки тебе мало, мелиоратор, – сонным голосом упрекнула жена.

Сиверов оставил свою безнадежную затею и принялся водить травинкой вдоль верхнего края купальника, по ходу дела любуясь чистыми линиями тела, которое знал до мельчайшей складочки, но которое до сих пор его волновало.

– Ну щекотно же, – повторила Ирина.

– Знаешь, – задумчиво сказал он, – у меня появилась одна мысль.

– Правда?

Быстрицкая смотрела на него, озорно прищурив правый глаз. Тон у нее был довольно-таки игривый, из чего следовало, что хорошие мысли приходят в умные головы одновременно.

– Представь себе, – с серьезным видом кивнул Сиверов.

Ирина слегка переменила позу, согнув в колене и вторую ногу. Глеб отбросил ставшую ненужной травинку. Кожа у Ирины была сухая и горячая от солнца, а купальник – холодный и влажный.