Эрл Гарднер - Некоторые рубашки не просвечивают

— Конечно, — сказал я.

— В противном случае, — продолжал он, — лучше выходить с фотоаппаратом и делать цветные снимки.

Я ни цента не дам за картину, которая с первого взгляда будет понятна человеку. Все стоящее в жизни — это то, чего мы не можем понять. То, что нужно интерпретировать. Художник — это, прежде всего, интерпретатор, истолкователь.

— Насколько ему дается выразить себя в картине, — вставил я, — настолько он создает нечто новое, оригинальное. Возможно, вы не осознаете этого, Даттон, но вы родоначальник новой школы.

— Я?!

— Да, вы.

— Мне хотелось бы показать вам вещь, над которой я сейчас работаю, — заторопился он.

— Буду счастлив.

Я допил свой джин с тоником. Художник открыл шкаф, выволок оттуда мольберт с картиной и снял с нее тряпку.

Это был кусок холста с разбросанными по нему разноцветными кругами и пересекавшими их красными и оранжевыми зигзагами. Я внимательно рассматривал картину. Она очень походила на связку воздушных шаров, поднятых в воздух шквальным ветром, причем молниям каким-то чудом удавалось миновать шары. Я попытался придумать ей название.

Та картина называлась «Восход над Сахарой», а эту можно было назвать «Гроза над карнавалом».

Я отступил на шаг, потом придвинулся ближе, затем склонил голову набок. Через минуту я кивнул.

Даттон не мог дождаться, когда я выражу свое мнение, и опередил меня.

— Она называется «Вдохновение», — выпалил он. — Вдохновение выражено через эти яркие вспышки, прорезающие зигзагами круги, которые представляют собой различные мысли, проносящиеся в мозгу художника.

Я выждал добрых пять секунд, прежде чем сказать что-то. Я видел, что Даттон с лихорадочным нетерпением наблюдает за мной.

Наконец я произнес только одно слово:

— Великолепно!

Лицо Даттона сияло. Он схватил мою руку и прижал к своей груди:

— Биллингс, вы единственный человек, который способен по-настоящему оценить произведение искусства.

Я еще посмотрел на «Вдохновение», затем торжественно проговорил:

— Кажется, я нашел человека, способного сделать это!

— Что сделать? — полюбопытствовал он.

— Написать картину, которая произведет фурор в современном искусстве.

Даттон вопросительно уставился на меня.

Что за картину? — заикаясь, выдавил он.

— Конфликт, — заявил я.

Он прищурился.

— Главной бедой сегодняшнего мира является конфликт. Неразрешимые противоречия между народами приводят к войнам. Конфликты между отдельными людьми делают жизнь подчас невыносимой. Иден вступают в противоречие с другими идеями, и гениальные открытия предаются забвению, — продолжал я с нарастающим пафосом.

— Как выразить это в живописи? — задумчиво сказал он.

Я перешел к сути вопроса:

— Вам знаком звук, возникающий, когда новичок берется в автомобиле за переключатель скоростей? Шестеренки сцепляются и начинают скрежетать и стучать.

Даттон кивнул.

— Найдите живописное выражение для этого звука и назовите картину «Конфликт».

Он отступил назад и во все глаза смотрел на меня.

— Это можно сделать, — убежденно втолковывал я. — Только у нас должен скрежетать цвет. Положите яркий красный цвет рядом с зеленым, и это окажет такое действие на зрителя, которое оказывает на слух скрежет шестеренки. Получится картина, которая будет дисгармонировать с нервной системой человека, и вы дадите ей название «Конфликт».

— Боже мой! — взвыл Даттон с благоговейным восторгом. — Это можно сделать!

— Вы можете сделать это. — В знак преклонения перед гением живописи я склонил голову. — Вы.

Мне показалось, что он сейчас расцелует меня.

В разговор вступила Кэролайн:

— Лучше поинтересуйся, Горас, сколько мистер Биллингс запросит за эту идею.

— Ничего! — решительно сказал я. — Я не художник.

У меня просто появляются удачные идеи, и моими слабыми силами я стремлюсь внести вклад в искусство!

Даттон стиснул меня в объятиях. Потом он закрыл «Вдохновение» тряпкой и потащил его в шкаф.

— Я могу сделать это! Это самая блестящая идея, которую мне когда-нибудь приходилось слышать. Я так напишу конфликт, что он со страшной силой ударит по глазам зрителя. «Конфликт»! Блестящая идея!

— Я человек с ограниченными средствами, — продолжал я, — поэтому не могу гарантировать, что именно я куплю ее, но уверен, что она произведет сенсацию.

Я кое-что понимаю в рекламе, и, думаю, мне удастся привлечь к вашей работе внимание критики.

Даттон подошел к столу и налил нам еще джина, щедро наполнив стаканы. Мы снова чокнулись и выпили.

Спустя некоторое время я сказал:

— Мне хотелось бы посмотреть и другие ваши картины и познакомиться с художниками, которые являются последователями вашей традиции.

— У меня нет последователей, я ни на кого не влияю.

— Не может быть! — изумился я. — Любой человек, который видел ваши картины и понимает живопись, сразу замечает, что в вас что-то есть! Сила! Экспрессия!

Зрелость!

Кэролайн сказала задумчиво:

— Может быть, Джордж, Горас.

— Кто этот Джордж? — спросил я.

— Джордж Кэдотт, — ответила Кэролайн, — мой двоюродный брат. Он немного пишет, и я знаю, что он высоко ставит талант Гораса.

— Пожалуй, да, — не слишком уверенно подтвердил Горас.

— Где я могу найти Джорджа Кэдотта? — небрежно поинтересовался я.

— В данный момент с ним нельзя встретиться, — с сожалением вздохнул горе-художник.

— Печально.

Мы выпили еще джина и на том прикончили бутылку. Я спустился и купил еще одну в магазине на углу.

Постепенно Горас накачался. О Кэролайн этого нельзя было сказать. Она знала меру и время от времени поглядывала на меня настороженно и испытующе.

Даттон подошел к телефону. Его язык заметно заплетался.

— Междугородный разговор, — заявил он телефонистке. — Говорит Горас Даттон, номер Лейквью 6—9857.

Мне нужно поговорить с Джорджем Кэдоттом, «Роудсайд-мотель» в Вальехо. Не знаю, в каком номере он остановился, но он зарегистрировался там…

— Не под своим именем, Горас, — напомнила Кэролайн.

— Подождите минутку, верно, — сказал он. — Черт возьми, под какой же фамилией он записался? Подождите, я попробую вспомнить…

— Он не сказал нам фамилии, — снова вступила Кэролайн.

— Нет, сказал! Мне сказал. А, вспомнил! Чалмерс, Джордж Чалмерс!

Ответа пришлось подождать пару минут. Не теряя времени зря, Даттон потянулся за стаканом и выпил еще.

Потом он отставил стакан, и его лицо оживилось.

— Хэлло, Джордж, старина! Ты знаешь, что произошло? Я продал «Восход над Сахарой» и наконец-то встретил настоящего знатока живописи. Поверь, он способен распознать талант в человеке… Подожди, Джордж, старина. Я знаю, ты просил звонить тебе только в случае крайней необходимости, но это именно такой случай.