Екатерина Анашкина - Глоток лета со вкусом смерти

— Ты чо это, голодовку объявила? С самого утра уже здесь, а так толком и не жрамши. Копыта хочешь откинуть, девка? Или по ресторанам шастаешь?

— А у вас здесь и рестораны имеются? — удивилась Катя.

— А то! Вон у нас под боком какую санаторию отгрохали! «Сосновый», может, слыхала?

Катя вздрогнула.

— «Сосновый»?

— Угу, — согласно кивнула Алевтина, не заметив Катиной реакции. — Туда, правда, простым людям вход заказан. Рожей мы не вышли! — Алевтина скривилась. — Мы-то, наивные, поначалу даже обрадовались, что у нас под боком такая санатория нарисовалась. Может, думаем, и нам какая работа перепадет. У нас-то в поселке с этим делом не особо разбежишься. Я вот, например, всю свою жизнь полы мою, вона, руки какие, гляди!

Она продемонстрировала Кате свои широченные мозолистые ладони, с обветренной, потресканной кожей и короткими, обкусанными до мяса ногтями, никогда не знавшими маникюра.

— Сейчас аж в трех местах подвизаюсь, только денег — пшик! Так вот, пошли мы в «Сосновый» этот с бабами, ну, типа, на службу устраиваться, так нас метлой поганой погнали, как собак шелудивых! Идите, говорят, подальше, мы в ваших услугах не нуждаемся. Охранники — чисто звери! С дубинками, да при пистолетах! Говорят, что и баллончики с газом у них есть, и наручники!..

— Кто говорит? — спросила Катя.

— Дак, Степаныч, кто же еще? — Алевтина удивленно выкатила свои глаза и стала очень похожа на огромную бородавчатую жабу.

Последнюю фразу она произнесла таким тоном, будто этот самый Степаныч был, как минимум, нобелевским лауреатом, и не знать его было, по меньшей мере, неприлично.

— Степаныч — большой человек у нас в Озерском! — отвечая на немой Катин вопрос, пустилась в объяснения хозяйка. — Так вот, Степаныч — он в милиции служит — и говорит, шли бы вы, бабы, оттуда! Не связывайтесь вы с этими псами столичными! Так и сказал. А еще у них вся территория колючей проволокой оцеплена, а по ней еще и ток пущен. Во как загородились от простого-то народа, буржуи, что б им рожу разворотило!

«А вот это — сказки!» — усмехнулась про себя Катя. Сегодня днем она потихоньку обошла «Сосновый» со всех сторон. Охрана там, конечно, есть, но сидят эти «грозные стражи» только возле центрального входа. Раз в два часа один из них совершает ленивый вояж по периметру, впрочем, не особенно себя утруждая. Катя нашла, по крайней мере, три места, где можно было беспрепятственно и никем не замеченным проникнуть на территорию санатория.

Между тем, почувствовав в своей новой жиличке неплохую собеседницу, женщина бочком протиснулась в комнату и плюхнулась на тахту, которая издала громкий, словно предсмертный, хрип. Катя невольно вздрогнула, испугавшись того, что хлипкая конструкция того гляди развалится под мощным телом Алевтины.

— Не боись! — засмеялась та и тут же зашлась сиплым кашлем. — Этой кушетке уже скоро полвека. Раньше, когда мой Васька еще жив был, мы вдвоем на ней спали. И не только спали, — хитро подмигнула Алевтина. — Так ей хоть бы хны! О, как раньше вещи делали, на века, не то, что сейчас. Я, кстати, в милиции тоже убираюсь, со Степанычем кажный день вижусь.

— Убираю, — машинально поправила Катя, глядя в мутное оконце.

Закатное солнце отливало тревожным багрянцем. На сердце залегла тоска и какое-то странное, необъяснимое предчувствие беды.

— Во-во! Так вот он рассказывал, будто в этом «Сосновом» вся прислуга с Москвы. Будто у нас здесь не люди! — она презрительно хмыкнула. — Мы-то, поди, не хуже ихнего умеем вениками да тряпками махать! Ан нет! Подавай им столичных, едреный корень! А между прочим, Валька Замощина — это соседка моя — так кашеварит, пальчики оближешь! Вот давеча отмечали ейный день рожденья, так она холодца наварила, винегрет настругала, огурчики-помидорчики соленые открыла! Ни в каком ресторане так не нажресси, как у Вальки!

— Не нажрешься, — эхом повторила Катя, думая о своем.

— Так ты, это, ужинать-то будешь? У меня в холодильнике еще целая тарелка того холодца. Пойдем, а? С хренком, с горчичкой, да под стопочку! — она довольно хохотнула.

— Что? — рассеянно переспросила Катя.

— Эй, — Алевтина привстала и озабоченно заглянула ей в лицо, — ты, девка, как? Что-то бледная, как кефир вчерашний!

— Спасибо, у меня все хорошо, — Катя через силу улыбнулась. — Алевтина Матвеевна, я, правда, совершенно не голодна. Я что-то устала сегодня, хочу пораньше спать лечь.

— Ну, гляди, твое дело. А я, пожалуй, пойду, схарчу чего-нибудь, тем более, что Валька мне еще и винегрету отсыпала, — и Алевтина, тяжело поднявшись на своих толстых отекших ногах, зашагала на кухню.

«Раз у тебя все так шоколадно, что ж ты собаку свою голодом моришь? За что бьешь ее, безответную, глупую, преданную? Ведь несмотря на все, она тебя, дуру, любит! Ты просто не понимаешь, как это важно, чтобы тебя хоть кто-нибудь любил! Большинство людей не понимает, какая это роскошь — когда тебя любят, когда ты нужен, когда ты не один!» — с горечью подумала про себя Катя.

Мама и папа попали в аварию, когда возвращались с дачи. Огромный груженый лесовоз перевернулся и в буквальном смысле раздавил старенькие отцовские «Жигули», как яичную скорлупу. Похоронив родителей, девочки — шестнадцатилетняя Наташа и девятнадцатилетняя Катя — потихоньку привыкали жить одни, никакой родни у них больше не осталось. Чтобы поначалу хоть как-то свести концы с концами, пришлось разменять старую родительскую «распашонку» на однокомнатную квартиру на окраине и комнату, которую тут же и продали. Катя устроилась на полставки в свой институт лаборанткой. Не Бог весть, какие деньги, но хотя бы получалось не так часто пропускать лекции. Однако от того, что постоянно приходилось иметь дело с реактивами и химикатами, приступы астмы теперь стали чаще и проходили тяжелее. Катя изо всех сил скрывала свою болезнь, страшась потерять и этот заработок.

В последнее время, приходя с работы поздно вечером, Катя слышала, что Наташа потихоньку плачет, закрывшись в своей комнате. Однако она настолько уставала, что на выяснение причин этих слез у нее просто не оставалось никаких сил. «Скучает сестренка, по папе с мамой. Что ж, в таком случае, ей лучше побыть одной. Захочет поделиться — сама придет» — так думала Катя до поры до времени, пока однажды в ее комнату не вошла заплаканная Наташа. Она присела рядом на диван и обняла Катю своими тоненькими ручками-плеточками.

Они с самого детства не были похожи друг на друга. Наташа росла настоящей красавицей, худенькой, почти прозрачной, напоминая изящную фарфоровую статуэтку, а Катюша явно пошла в отцовскую породу: ширококостная, полноватая, с простым, невыразительным, каким-то крестьянским лицом. Но, несмотря на столь явное внешнее несходство, они были самыми близкими подругами.