Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

При нашем появлении Кузьмич подходит к двери, зажигает верхний свет и поворачивается ко мне. Смотрит он на меня с довольной усмешкой, чуточку даже, я бы сказал, победно и говорит:

– Вот какие дела. Кое-что, оказывается, еще можем.

Мне понятна, конечно, его радость. Хотя, всегда сдержанный и скромный, Кузьмич обычно не позволяет себе так обнажать свои чувства. Но тут, по-моему, проявился – ну, как бы вам объяснить? – эдакий стариковский комплекс, что ли. Будто все полагают, что ему пора уходить на покой, что он уже свое отработал. А он вот сейчас доказал, что это не так и что он еще огого какой. Но о том, что ему пора уходить, никто и не думает. И доказал он все это главным образом самому себе. Но я, конечно, об этом не заикаюсь. Я вообще обижен и сухо спрашиваю:

– А все-таки, почему без меня?

– Нельзя было, – качает головой Кузьмич и направляется к столу. – Тут ведь требовалась сверхосторожность, вот что. Тебя видели в том дворе. Тебя и Федька мог заметить, когда вы в сарай заскочили. Ты у нас вообще, – он коротко усмехается, – заметная личность. Даже издали.

– Вымахал, словом, – почему-то довольным тоном подтверждает Петя. – Выше некуда.

– Ладно, – вновь хмурится Кузьмич. – Лучше давай-ка, милый, берись за Федьку. Виктор Анатольевич выехал куда-то, а нам с первым разговором надо торопиться.

– А вы сами-то?

Признаться, я в первый момент слегка робею перед возлагаемой на меня ответственностью.

– Я не могу, – качает головой Кузьмич. – И не должен. Я же его только что брал. Никакого психологического контакта не получится. И вообще никакого разговора. Так что кроме тебя некому. Да и знаешь ты все досконально. Это тоже не последнее дело.

– Слушаюсь, – через силу говорю я.

– Ну вот. Его сейчас приведут к тебе. Значит, давай решим, по каким пунктам ты поведешь допрос.

– Во-первых, пистолет.

– Это – в-третьих. Сначала ты его разговори. Помни, пистолета мы сейчас при нем не обнаружили. В сарае, как ты знаешь, его тоже нет. Выходит, где-то он его прячет. И по какому случаю его взяли, он точно не знает. У него пока полный ералаш в голове. Поэтому о пистолете потом. Разговори на мелочах. И разведай. К примеру, вот: Зинченко он назовет? Кого еще назовет? Как опишет тот вечер на стройплощадке, ту ночь? Ты понимаешь?

– Понимаю.

– Учти, он сильно взволнован, сильно напуган. У него убийство на совести. Он этой темы сейчас больше огня боится.

– Значит, охотно ухватится за разговор на другую тему.

– Вот, вот. Нерв ты уже нащупал, – сдержанно кивает Кузьмич. – И еще учти обстоятельства задержания. Я тебе их сейчас опишу. Значит, подходит он по переулку к воротам, останавливается и с безразличным видом заглядывает во двор. Там траурный митинг идет. В этот момент к нему сзади тихо подкатывает машина, дверца открыта, там Шухмин. Я подхожу с другой стороны и негромко, очень даже спокойно ему говорю: «Можно вас на минуточку, гражданин?». Но у него же нервы натянуты до предела, да еще перед глазами гроб и в нем убитый им человек. Он моего голоса не выдержал, он больше притворяться не мог. Он так рванулся, будто я его за горло схватил и душить начал. Так рванулся, что человека рядом опрокинул, случайного совсем человека. Он же здоровенный мужик, Федька-то. И кличка у него Слон. Вот тут я беру его на прием. Он поневоле сгибается и вползает в машину. Еле-еле, правда. Уж очень здоров, – Кузьмич чуть заметно усмехается в усы. – Деться ему, однако, некуда. Кости трещат. И ошалел, конечно. Ну, а в машине его уже Шухмин принял.

– Из рук в руки, – весело подтверждает Петя. – Но главное-то Федор Кузьмич уже сделал, – добавляет он, радуя душу начальства.

И я чувствую, что Кузьмичу это приятно.

Он сейчас ничем не дает почувствовать, что сердит на меня. Ну еще бы! Так всем нос утер этим задержанием. Но я все-таки не могу простить ему этой глупой стариковской обиды на меня – обиды, которая так меня оскорбляет и так его самого унижает.

Я невольно начинаю все больше злиться, все больше «накручивать» и настраивать себя против Кузьмича. И только подготовка к предстоящему нелегкому и очень ответственному допросу постепенно снимает накапливающееся напряжение.

А Кузьмич уже снова хмурится.

– …Дорогой Слон этот сидел не шевелясь, – продолжает он. – Ну, и мы ни слова. Так и довезли. Теперь понятно тебе, что из всего этого извлечь можно для тактики первого допроса?

– Надо подумать, – сдержанно говорю я.

Вот чему я уж точно научился – это не выскакивать, не подумав.

– Что вы случайно к нему обратились, и только его испуг заставил вас его задержать – это он не поверит, – говорю я. – Уж слишком четко все проделали.

– Ну, конечно, – соглашается Кузьмич.

– Тут финт в сторону нужен, – советует Петя.

– Вот, – Кузьмич многозначительно поднимает палец. – Если его придумаешь, допрос удастся.

– Как это понимать – «удастся»? – спрашиваю я удивленно. – Вы что же, думаете, он на первом допросе во всем признается?

– Ну-ну, Лосев, – хмурится Кузьмич. – Это еще что за детский разговор?

Некоторое время мы продолжаем совещаться, отрабатывая каждый шаг в этом сложном допросе. Нам приходится спешить. Каждый час затяжки – это выигрыш Мухина и, следовательно, наш проигрыш.

Тактика всякого допроса, будь то преступника, или его жертвы, или свидетеля, а также очевидцев преступления, строится, кроме всего прочего, исходя из психологического состояния человека в момент допроса и его характеристики вообще, из того, что о нем известно. Федьку, например, мы уже неплохо знаем. Неуравновешен, вспыльчив, подозрителен, до предела эгоистичен и бессовестен, никаких нравственных запретов и границ у него нет. Словом, комбинация качеств весьма опасная. От такого человека можно ждать что угодно, и толкнуть его можно тоже на что угодно, если это покажется ему выгодным. Ну, а если проанализировать ситуацию, в которой сейчас оказался Федька Слон, то нетрудно определить, что именно может показаться ему выгодным.

Преступник, загнанный в угол, в поисках выхода, естественно, идет на все. Способы, к которым он при этом прибегает, выявляют его характер. Но если известен характер, то можно предвидеть и способ спасения, который этот человек выберет. Один – сдается и все чистосердечно рассказывает. Второй – стремится все свалить на других. Третий же – пытается за счет других откупиться, готов выдать, «продать», потопить всех вокруг, но выкарабкаться самому. В этом случае он выдает себя за горячего нашего помощника и готов поделиться всеми известными ему тайнами. Этот последний случай порой выглядит весьма соблазнительно. Посудите сами. Выгодней, кажется, оказать снисхождение, поблажку одному, чтобы поймать пять других, не менее опасных; не раскрыть до конца одного преступления, зато быстро и эффективно раскрыть пять других. Ну как тут, казалось бы, не соблазниться, не поддаться такому элементарному, очевидному расчету?