Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Не вагон-ресторан грузили? – спрашиваю я на всякий случай.

– Во-во! Точно. Его.

Федька так легко ухватывается за эти слова, что я понимаю: нет, не помнит он, действительно, кажется, не помнит, что они делали в ту ночь, и только изо всех сил хочет мне угодить. И это вполне соответствует той сумасшедшей мысли о случайном или пустяковом поводе для его ареста, которая, по моим расчетам, должна была прийти ему в голову. Значит, мой расчет оправдывается? Однако окончательный вывод я делать пока боюсь.

– И часто их грузите? – спрашиваю я.

– Да как придется.

– Знакомые директора-то там есть?

– Ага, есть, – все так же охотно откликается Федька. – Чего не быть? Небось который год там пашем.

– Ну кто, например? Назовите.

Я же прекрасно помню: вагон-ресторан Горбачева приписан к Казанскому узлу. И он, между прочим, как раз в ту ночь грузился там. Может быть такое совпадение или нет?

– Кто знакомый там? – переспрашивает Федька и вновь погружается в тягостную задумчивость, сосредоточенно хмуря белесые брови. – Ну, вот Борис Григорьевич. Во мужик! Завсегда рабочую душу понимает. Потом еще Сурен Арменакович… – с удовольствием и значением перечисляет Федька, словно эти солидные знакомства и его самого должны поднять в моих глазах. – Ну, еще кто?.. Еще Зиночка… – И поспешно поправляется. – Зинаида Герасимовна.

– Что, симпатичная? – усмехаюсь я.

– Ну-у! Очень даже, – подыгрывая мне, расплывается Федька. – Но только ее… ни-ни! Свой хахаль имеется… Э-эх! – вдруг изумленно восклицает он. – Да у нее же в ту ночь и грузили! Чтоб мне с места не сойти, у нее!

– И поднесла она вам под конец-то? – интересуюсь я.

– Само собой, – самодовольно подтверждает Федька. – Никуда не денешься. Посидели малость.

Это уже похоже на правду. Выходит, Федор все же вспомнил ту ночь. И довольно охотно, между прочим, вспомнил. Значит, ничего опасного для него та ночь, видимо, не представляет. Ну что, в самом деле, произошло? Грузили себе мирно тот вагон-ресторан, потом так же мирно выпивали у его директора, Зинаиды Герасимовны.

И я про себя решаю, что проверить все это будет нетрудно в случае чего. Стоит только установить эту Зинаиду Герасимовну. А повидаться с ней и все проверить, пожалуй, придется. Так, для собственного, знаете, спокойствия, чтобы больше к этому не возвращаться. Хотя я и не сомневаюсь, что факты тут подтвердятся.

Что ж, теперь можно отступить чуточку назад и попробовать вернуть Федьку к другим воспоминаниям.

– Все точно, Федор, – удовлетворенно констатирую я. – Все так и было.

– А чего мне врать-то? – басит он в ответ, тоже довольный таким оборотом разговора.

– И в самом деле, – соглашаюсь я. – Теперь нам надо еще только один момент вспомнить. Иван вот говорит, что когда вы в тот вечер после продмага ту первую бутылку тяпнули, то для этого дела на какую-то стройку зашли. Так?

И опять я вдруг ловлю на себе этот напряженный и непонятный Федькин взгляд. Только сейчас в нем, мне кажется, уже не колебания, не раздумья, а какое-то принятое решение, причем рискованное, даже отчаянное решение. Так мне кажется, во всяком случае.

– На стройку зашли. Точно, – медленно произносит Федька, не сводя с меня настороженного взгляда.

– Иван даже запомнил там вагончик у ворот, зеленый такой.

– Вагончик?.. Для рабочих, что ли?.. – Федька на минуту задумывается. – Был такой… Из него еще парень вышел, глядел на нас.

– Правильно, – киваю я. – И он вас видел. А вы, значит, на стройку зашли. На улице пить не стали. Так ведь?

Федька как-то обреченно кивает головой:

– Ну точно. Зашли.

– А дальше вы уж сами рассказывайте, Федор, – предлагаю я. – Это лучше всего, пожалуй, будет.

Если бы кто-нибудь знал, как трудно мне дается этот спокойный, невозмутимый, порой даже сочувственный тон в разговоре с этим человеком, с убийцей Гриши Воловича, с подонком и негодяем, который в душе сейчас смеется надо мной и уверен, что завоевал мое доверие, что благополучно выскочит отсюда, ибо я интересуюсь сущими пустяками по сравнению с тем, что лежит у него на совести, и крови на его руках я не вижу. Животный страх так же быстро сменился в нем тупой, животной уверенностью в спасении.

– Рассказывать?.. – медленно, словно колеблясь, переспрашивает Федька и вдруг с силой швыряет свою кепку на пол, а стул под ним жалобно крякает и, кажется, готов вот-вот рассыпаться. – Эх, мать честная! Рассказывать, да?! – азартно восклицает Федька и смотрит на меня отчаянными глазами. – А сколько мне отломится за такое дело, а, начальник?

– Ты давай рассказывай, – еле сдерживая волнение, говорю я, незаметно для самого себя переходя на «ты», как, впрочем, давно уже сделал сам Федька.

– Чистосердечное признание зачтется? – деловито осведомляется он. – Свистеть не буду.

– Зачтется.

– Ну, тогда пиши, начальник. Пиши, – тон у Федьки торжественный и великодушный. – На признанку иду. Понял? Значит, так дело было… – он на секунду умолкает, сосредоточивается, на узком, грязном лбу появляются глубокие складки, взгляд уходит куда-то в пространство. – Значит, так… – медленно повторяет он и поднимает с пола свою кепку, кладет на колено. – Зашли мы, значит, в те ворота. Темень там, хоть глаз выколи. Ванька говорит: «Не пойдем дальше. Давай здесь». Ну, мы к заборчику, значит, и прислонились. У меня в кармане, как сейчас помню, огурчики и полбатона. Достаю, значит. Иван по бутылке шибанул, пробка – фьють! Ну, хлебнули. Закусили. О том о сем толкуем. И тут, понимаешь, вдруг крик: «А-а!». Короткий такой. Бабий. Я аж вздрогнул. «Слыхал?» – спрашиваю. А Иван говорит: «Слыхал». Я говорю: «Оттеда орала». Со двора, значит. Из темноты. Куда мы идти не схотели. «А чего там?» – это, значит, Иван спрашивает. А я говорю: «Сейчас поглядим. Может, кто бабу там придавил?». А Иван, говорит: «Тебе-то что? Свидетелем стать хочешь?». Я говорю: «Еще чего. Интересно знать. Вот и все». – «Давай подождем, – говорит Иван, – он все одно через ворота назад пойдет, мужик-то». Ну, мы еще, значит, по разику хлебнули и ждем. Никого нету. Еще ждем. Обратно никого. Уж мы и выпили до донышка. «Пошли, говорю, посмотрим». А Иван говорит: «Иди, если охота. А я, говорит, покойников не люблю». Ну, а мне все же взглянуть охота. И пошел. Вроде уж и видеть в темноте стал. Взобрался, значит. Гляжу: яма. Глубины страшной, аж дна не видно. Приладился так и сяк. Опять гляжу. Внизу вроде что-то лежит на камнях. Позвал Ивана. А сам давай вниз спускаться…

– Зачем? – резко спрашиваю я.

– Ну, как так? Человек же! Разбимшись небось… Мало чего при нем… То есть вообще… – сбивчиво и смущенно бормочет Федька. – Вот и полез. А уж потом и Иван за мной.

– Дальше рассказывайте, что было, – через силу говорю я.