Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

Поэтому я из ближайшего телефона-автомата звоню Виктору Арсентьевичу на работу (номер телефона я взял у того же Паши Мещерякова), и мы уславливаемся о встрече. Виктора Арсентьевича мой звонок, как я и предполагал, нисколько не удивляет. За истекшие после кражи дни работники милиции обращались к нему не раз.

Честно вам признаюсь, я, конечно, знал, что эта встреча очень нужна для дела, но всех ее неожиданных последствий я не мог предвидеть.

Итак, около семи часов вечера я звоню, вернее, с силой кручу старомодный звонок в высокой, обитой кожей двери на третьем этаже теперь уже хорошо знакомого мне дома.

Дверь мне открывает седоватый, невзрачный с виду человек, среднего роста, средней упитанности и совершенно незапоминающейся внешности – мелкие, очень правильные черты лица, и никаких особых примет, так, тоже что-то среднее. Таков Виктор Арсентьевич Купрейчик. На нем красивая коричневая пижама поверх белоснежной, расстегнутой у ворота рубашки, коричневые, изящно сшитые брюки и теплые, отороченные мехом домашние туфли.

– Прошу, – говорит мне Виктор Арсентьевич, делая приглашающий жест рукой, и указывает мне на вешалку. – Раздевайтесь.

Из передней мы проходим не в комнату, где я разговаривал с Инной Борисовной, а сворачиваем в узкий коридор и оттуда попадаем в другую комнату. Это, очевидно, кабинет покойного академика, ставший теперь кабинетом Виктора Арсентьевича. Однако прежняя обстановка здесь, как мы говорим, «не нарушена». Громадные стеллажи, набитые книгами, занимают тут две стены, от пола до потолка, возле них на двух овальных, необычайно массивных столах с мощными резными ножками в беспорядке навалены книги и журналы, некоторые даже раскрыты, в других топорщатся бесчисленные закладки. Все это Виктор Арсентьевич, видимо, оставил в неприкосновенности, что, признаться, вызывает уважение, охватывает даже некий священный трепет при входе в такой кабинет.

Третья стена, возле которой стоит огромный кожаный диван, сплошь занята картинами. Я не успеваю их рассмотреть. Они висят плотно, одна возле другой, очень разные по размерам, – пейзажи, портреты, какие-то жанровые сцены, натюрморты. Впрочем, в рядах картин зияют и пустоты. Наверное, это следы кражи. Как это ужасно, черт возьми!

Ну, а дальше, возле высокого окна с плотными шторами, расположен огромный письменный стол, редких размеров, стол, обтянутый посередине зеленым сукном, с красивыми резными тумбами. Стол идеально прибран и почти пуст. Этим он удивительно контрастирует с остальной обстановкой кабинета. Стол, очевидно, – владение Виктора Арсентьевича, это пространство он себе все же отвоевал, решился, расчистил.

Виктор Арсентьевич подводит меня к дивану, придвигает небольшой столик и, попросив секундочку подождать, неслышно исчезает. Я даже не успеваю как следует осмотреться. Кажется, и в самом деле через секунду он возникает вновь, уже с подносом в руках, на котором стоят кофейник, чашки, лимон, сахар, вазочка с печеньем и кувшинчик с молоком.

– Ну, знаете, – улыбаюсь я, – если вы каждого работника милиции будете угощать кофе… Он теперь, между прочим, дорогой.

– Каждого я угощать не собираюсь, – спокойно, даже деловито возражает Виктор Арсентьевич. – Но первое знакомство надо как-то отметить.

Я еще по дороге вспомнил все, что Петя мне рассказал о нем: пытался ухаживать за молоденькой соседкой Гвимара Ивановича Лелей, с которой тот его познакомил; показывал вот эти самые картины сестре художника Кончевского и выдавал себя за знатока. Гм… Что-то больно уж легкомысленно для такого серьезного, сдержанного человека. Что-то не верится, чтобы он вдруг принялся ухаживать за первой попавшейся девчонкой. Та ведь могла и придумать, или Петя, возможно, что-то напутал. После случая с Музой-Шоколадкой я с особой настороженностью отношусь к сведениям, которые мы получаем. Ну, а если все верно, то этот человек, выходит, в разных ситуациях бывает очень разным, и это надо иметь в виду.

– Ну-с, теперь я вас слушаю, – говорит Виктор Арсентьевич, аккуратно и не спеша разливая по чашечкам кофе.

– У вас есть какие-нибудь подозрения относительно этой кражи? – спрашиваю я. – Ведь воры не случайно набрели на вашу квартиру.

– Согласен. Но подозрения…

Он задумчиво отхлебывает дымящийся кофе и качает головой.

– У нас, между прочим, есть подозрение, что кражу совершили приезжие, – продолжаю я, тоже берясь за чашечку с кофе. – Пока, правда, это только подозрение. У вас в доме бывают приезжие?

– Бывают. Изредка, – сдержанно отвечает Виктор Арсентьевич.

– Вам знаком, например, Гвимар Иванович Семанский?

Я чувствую, как настораживается мой собеседник, хотя выражение лица у него по-прежнему устало-спокойное, и рука, держащая чашечку с кофе, ничуть не дрогнула. Вот только еле заметно сошлись вдруг тонкие брови и прищурились глаза. Всего лишь на миг.

– Да, знаком.

Он не торопясь ставит чашечку на столик и закуривает, машинально придвигая к себе большую хрустальную пепельницу. И, видимо, ничего больше рассказывать мне не собирается.

– Кто он, откуда? – спрашиваю я.

– Вы, простите, в связи с чем им интересуетесь, если не секрет? – впервые сам задает вопрос Виктор Арсентьевич.

– В связи с его смертью, – говорю я.

– Что-о?!

Он подскакивает в кресле как ужаленный и чуть не роняет сигарету. В глазах неподдельный испуг. Ого, как он умеет волноваться, оказывается.

– Он что же… умер?

В ответ я лишь сокрушенно вздыхаю и утвердительно киваю головой. Пусть теперь он задаст мне несколько вопросов. Из них порой можно узнать больше, чем из ответов. Ведь вопросы человек задает тоже не случайные и при этом контролирует их не так строго, как свои ответы, особенно когда взволнован вот так, к примеру, как сейчас Виктор Арсентьевич.

– Как же так… умер? Отчего, разрешите узнать? – нетвердым голосом спрашивает наконец Виктор Арсентьевич, и сигарета пляшет у него в руке.

– Убит, – коротко отвечаю я.

– Не… не может быть… – лепечет Виктор Арсентьевич, не сводя с меня перепуганных глаз и окончательно забыв о сигарете и о кофе. – За… за что, боже мой?

Казалось, такой спокойный человек – и вдруг… Близким другом был ему этот Гвимар Иванович, что ли? Но тогда он бы уже знал о его смерти или давно искал бы его. Ведь прошло уже пять дней с момента убийства.

Но тут Виктор Арсентьевич, словно прочтя мои мысли, внезапно успокаивается и берет себя в руки. Лицо его снова приобретает устало-спокойное выражение, лишь легкий румянец на скулах напоминает о пережитом волнении.

– Кто же совершил это… преступление? – слегка запинаясь, спрашивает он.

– Вот, ищем.

– Вы, значит, не кражей занимаетесь, а… убийством? – снова задает вопрос Виктор Арсентьевич, впервые решившись произнести это страшное слово, и добавляет. – Или… они связаны?