Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Пока ничего вам на этот счет сказать не могу. Сами еще не знаем, – вполне искренне отвечаю я. – Хотя связь тут, конечно, напрашивается.

– Кражей ведь до сих пор занимались другие товарищи, – замечает Виктор Арсентьевич, – поэтому я и подумал… Вы, наверное, из другого подразделения? Они про убийство, – он все легче произносит это слово, – меня не спрашивали.

Ишь ты, какой наблюдательный. Но я оставляю его вопрос без ответа, давая понять, что такие детали его не должны интересовать, и в свою очередь спрашиваю:

– Надеюсь, теперь вам понятно, в связи с чем я интересуюсь Гвимаром Ивановичем? Поэтому расскажите, кто он, откуда, зачем приехал в Москву?

Постепенно Виктор Арсентьевич более или менее успокаивается, с минуту он задумчиво курит, потом не спеша отхлебывает кофе и наконец говорит:

– В сущности, я его мало знаю. Говорил, что в командировке здесь. Работает в Киеве, кажется, в Министерстве текстильного машиностроения. А познакомились случайно, в доме одного художника. Я, знаете ли, интересуюсь живописью. Правда, это все, – он указывает на висящие над моей головой картины, – от тестя осталось. Но кое-что я все-таки добавил. Если бы не эта кража… Ведь лучшие вещи, негодяи, унесли!

– Выходит, разбирались в живописи, – замечаю я.

– Вот именно! Такой теперь жулик пошел.

– А Гвимар Иванович тоже разбирался в живописи?

Виктор Арсентьевич бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит глаза, потом, чуть помедлив, задумчиво говорит:

– Я, между прочим, об этом не подумал. А это мысль. Гвимар Иванович бывал у меня, он разбирался в живописи, да я ему и сам указал наиболее ценные картины, и он был приезжим. Неужели все сходится?

– Далеко еще не все, – усмехаюсь я. – Почему вы так быстро заподозрили Гвимара Ивановича, что-то еще вспомнили?

– Я? И не думал подозревать. И решительно ничего не вспомнил, – равнодушно пожимает плечами Виктор Арсентьевич. – Вы же сами меня спросили о нем. И сказали, что подозреваете приезжих. А он ведь приезжий. Только и всего. Но вот кто мог его убить и за что, за что? – снова задает он вопрос, который, видно, не дает ему покоя.

– Узнаем, – заверяю я его. – Все тайное становится явным. Где-то я про это читал.

– А все-таки жутковато, признаться, – он ежится. – Где-то рядом ведь смерть ходит. Бр-р-р… Одна надежда, что найдете этих душегубов.

– Особенно если вы нам поможете.

– Охотно. Сам заинтересован не знаю как. Но чем я могу помочь?

– Пока что меня интересует Гвимар Иванович – все, что вы о нем знаете.

– Я же вам все сказал.

– Думаю, не все еще, – улыбаюсь я. – Сразу разве все вспомнишь.

– А вы мне подскажите, что именно вас интересует, – ответно улыбается Виктор Арсентьевич, закуривая новую сигарету. – Легче будет вспоминать.

– За подсказку наказывают, – отвечаю я. – Вы уж сами.

– Надо подумать… Дайте на всякий случай ваш телефон.

Он записывает мой телефон, имя, фамилию. И разговор продолжается.

– Вы не вспомните, – говорю я, – кто еще из приезжих бывал у вас за последнее время?

– Больше никто не бывал, – отвечает Виктор Арсентьевич и бросает на меня усталый взгляд, потом слабо улыбается. – А насчет Гвимара Ивановича, я чувствую, вы что-то недоговариваете. Так ведь?

– Это не столь опасно, как если вы будете недоговаривать, – уклончиво возражаю я, давая понять, что и в самом деле знать все, что знаем мы, ему не положено, потом задаю новый вопрос. – Ваша супруга тоже знала Гвимара Ивановича?

– Так, мельком. Как-то чаем его угостила.

– Рассказывал вам Гвимар Иванович о своей семье?

– Нет. Я даже не уверен, что она у него была.

– Но адрес свой он вам оставил, в Киеве?

– Представьте, нет, – разводит руками Виктор Арсентьевич. Он снова разливает по чашечкам кофе, и мы продолжаем беседу.

– А где вы бывали с ним, кроме сестры художника Кончевского?

– Пожалуй… Сейчас что-то не припомню. Но я постараюсь.

Трудный идет разговор. Главная ниточка его причудливо петляет, то исчезая, то возникая вновь уже в другом месте, то натягиваясь, то ослабевая. В таких непростых разговорах необходимо улавливать каждую интонацию, каждый взгляд и пытаться понять затаенную мысль человека, сидящего напротив тебя, мелькнувший в его словах намек или случайную оговорку.

Вот и сейчас мне начинает казаться, что мы словно играем с Виктором Арсентьевичем в известную детскую игру «тепло – холодно». Я то приближаюсь к чему-то важному, и становится «теплее», то невольно или сознательно удаляюсь в сторону, и тогда становится «холодно». И у Виктора Арсентьевича происходит то же самое, с той лишь разницей, что он, по-моему, знает, где «горячо», но пускать меня туда не собирается. Да, он явно чего-то недоговаривает. Боится? Но чего? Скорей всего, быть замешанным в какую-нибудь историю. Ведь подозрительным знакомым обзавелся он, что ни говори. Вот тот и устроил ему сюрприз.

Мы оба наконец устаем и по обоюдному согласию откладываем разговор до следующего раза, условившись о новой встрече.

– Скажите, по работе вы с Гвимаром Ивановичем не сталкивались? – мельком спрашиваю я напоследок.

– Нет, что вы, – снисходительно улыбается Виктор Арсентьевич.

Мы прощаемся.

Да, какой-то странный происходит у меня в тот вечер разговор. Однако дальнейшие события запутывают все еще больше.

Допрос Музы Кузьмич провел сразу после задержания Чумы. Сам провел, лично. Ведь он был полностью в курсе дела. А я в это время еще только шел на свидание с Виктором Арсентьевичем, ничего не ведая о случившихся в этот день важных событиях. Да и все равно допрашивать Музу мне не следовало. У нас с ней возникли «свои» отношения, ведь она меня обманула и предала. У Денисова тоже отношения с ней были непростые. Правда, обманул ее он, хотя и не предал, а скорее даже спас от Чумы, помешал отъезду из Москвы, которого она и сама не хотела. Но все равно нужного разговора с ней у Вали могло не получиться. А вот Кузьмич – другое дело, его Муза вообще не знала. Кроме того, разговор с ней следовало провести очень тщательно, ведь Музу потом предстояло отпустить. И кто знает, с кем она после этого встретится, чтобы рассказать о случившемся. Веры ей нет никакой. И потому каждое необдуманное слово, сказанное ей, может привести к неприятности, а то и к беде.

…Музу попросили подождать в коридоре, возле кабинета Цветкова. Она все еще находилась в каком-то шоковом состоянии и не могла прийти в себя после всего, что случилось, особенно, конечно, после сцены задержания у нее на глазах Кольки-Чумы. Первые минуты в машине (ее везли, естественно, отдельно от Чумы) она рыдала в три ручья, и ребята дали ей выплакаться, никак не пытаясь успокоить. Последнее обстоятельство Музу, очевидно, раздосадовало, она не привыкла к такому безразличному отношению к себе мужчин. Она постепенно перестала плакать и, лишь обиженно всхлипывая и осторожно промокая глаза скомканным платочком, попыталась узнать, что же все-таки произошло, и куда ее везут. Вид у нее был растерянный, испуганный и чуть заискивающий. Видно было, что она и в самом деле не понимает, что произошло. Ей коротко сказали, что везут ее в милицию и там все объяснят.