Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Никаких записок, писем? – спрашивает Кузьмич.

– Никаких.

– Пусть официальный протокол и заключение о смерти вышлют. И все вещи, до единой. Передай туда, в Чернигов, – приказывает Вале Кузьмич. – Мы тут сами все исследуем. Фото, кстати, тоже… – и вдруг вздыхает. – Досадно вообще-то. Глупо погиб, безобразно.

– Мать его ждет и Зина какая-то, – добавляю я. – И еще не могу забыть, что рука у него все-таки дрогнула, когда он меня сзади бил. И Чуму он теперь ни в чем не уличит. Чума теперь на него все повесит, увидите. Как только узнает, что его в живых нет. Да, ничего не скажешь, повезло Чуме.

– Его москвичи уличат, – говорит Валя и обращается к Кузьмичу. – Когда мы их брать будем, Федор Кузьмич?

– Они непременно должны на дачу заскочить, – рассеянно отвечает тот, думая, видно, о чем-то другом. – Там их и дождаться надо. Пусть сами достанут то, что спрятали там.

– Значит, с поличным будем брать? – уточняет Валя.

– С поличным, с поличным, – отвечает Кузьмич нетерпеливо и обращается ко мне. – Приедешь в Южноморск, непременно навести его мать и сестру. Возможно, кое-кто туда и заскочит из интересующих нас людишек. Да и связи его все равно надо там устанавливать. Тоже, в случае чего, могут пригодиться. Ведь его связи – это, в большинстве случаев, будут связи и Совко. А тут уже ухо держи востро, тут промашки быть не может. Ну да мы с тобой об этом еще поговорим перед отъездом.

– Когда же мне ехать, Федор Кузьмич?

– А вот встретишься с этим Павлом Алексеевичем, возьмем его под наблюдение, и тогда езжай себе. Тут мы уже без тебя управимся.

– А если не встречусь?

– Поглядим, поглядим. Исходя из обстановки. Гадать не будем.

Собственно говоря, вторая половина дня, когда Павел Алексеевич должен мне звонить, уже наступила. И потому я отправляюсь ждать его звонка. Сейчас нет задачи важнее, чем засечь этого таинственного типа и установить, кто ж он есть на самом деле и с кем связан.

Воспользовавшись такой неожиданной паузой в своих бесконечных делах, я пишу всякие служебные бумаги и «увязываю» по второму, внутреннему телефону некоторые неотложные вопросы, стараясь не занимать прямой городской телефон. Он уже взят под контроль, и сейчас, кто бы мне ни позвонил, телефон тот на всякий случай будет немедленно зафиксирован. Здесь все представляет оперативный интерес, даже если звонок последует из какого-нибудь уличного телефона-автомата.

Пока что я пишу различные бумаги, но внезапно замечаю, что мысли мои то и дело возвращаются к Лехе. Как он все же нелепо погиб! Действительно, как жил, так и погиб. Что говорить, впереди ему ничего радостного не светило. За соучастие в убийстве предстояло отвечать, и за крупную квартирную кражу тоже. А если учесть, что у него была бы уже третья судимость, то эта самая Зина вряд ли его дождалась, и мать тоже. По разным причинам, конечно. К тому же неизвестно еще, каким бы он вообще вышел на свободу. Долгий срок заключения тоже, я вам скажу, чреват опасностями. Мы уже не раз это замечали – рвутся семейные и благоприятные, положительные дружеские связи на свободе, а вместо них появляются другие, отрицательные, опасные и к тому же весьма устойчивые за долгие годы совместного заключения. Окружать его там будут не проказливые мальчики-шалунишки, не впервые оступившиеся юнцы. Нет, Леха наверняка попал бы в серьезную колонию со строгим режимом, и надо много решимости и душевных сил, чтобы противостоять там отрицательным влияниям, Леха к этому готов не был, это уж точно.

И все же как знать. Мне сейчас даже кажется, что я бы Леху не выпустил из поля зрения. Чем-то он меня заинтересовал. Черт его знает чем, но теперь это не имеет значения. А впрочем… Пожалуй, я все же понимаю, чем он меня заинтересовал. Это даже не то слово. Какое-то подспудное чувство признательности. У Лехи дрогнула рука, когда он бил меня сзади. Дрогнула. Это была вспышка совести, наверное, вспышка жалости. Значит, не все умерло в его душе. И потом, вот те слезы его. Нет, не интерес испытывал я к Лехе, а надежду. Именно надежду. И вот все кончено.

А если бы его ждала засада тогда, у той старухи… Леха теперь был бы жив. И засаду там оставить было необходимо. Необходимо! Не подумали, спешили, радовались, что взяли Чуму. Какой серьезный промах! Утешать себя сейчас, что никакое большое, сложное дело не обходится без ошибок, промахов, недоработок? Хорошенькое утешение. Тут локти впору кусать.

Мои размышления прерывает телефонный звонок.

– Виталий Павлович? – слышу я знакомый скрипучий голос. – Мое почтение. Это Павел Алексеевич. Звоню, как условились. Помните?

– А как же? Конечно, помню, – говорю я как можно дружелюбнее. – Что ж, надо бы встретиться еще разок.

– Нет, не надо, – мягко возражает Павел Алексеевич. – Во всяком случае, пока. Если вы согласитесь со мной, то мы это сами увидим по вашей, так сказать, линии действия. И немедленно отреагируем. За это не беспокойтесь.

– Гм… Кое-что все-таки надо было бы оговорить, – с сомнением произношу я, подавляя при этом досаду.

– Единственный вопрос, который, как я понимаю, вам хотелось бы оговорить, – усмехается Павел Алексеевич, – будет решен так, как вам и не снилось. Но пока мы, к сожалению, не уловили с вашей стороны встречных шагов. Учтите. Смотрим мы внимательно. Так что всего доброго. Спешу. Я вам позвоню недели через две.

В трубке слышатся короткие гудки. Я медленно опускаю ее. И тут же раздается звонок. Мне докладывают, что разговор происходил по телефону-автомату у центрального телеграфа. Что и следовало ожидать.

Да, ушел от меня загадочный Павел Алексеевич, буквально из рук ушел.

Вот еще новости: Светка стала бояться самолетов. Пристала ко мне, чтобы я ехал поездом. А я уже отвык даже спать в вагоне, отвык от этого вагонного быта, от этого томительного безделия. Еле-еле я Светку успокоил. Скорее даже, она сделала вид, что успокоилась. Анна Михайловна деликатно помалкивала, но я видел, что она на этот раз всей душой на стороне Светки.

Самолет мой вылетает в середине дня, утром я еще заскакиваю на работу. Мне надо повидаться с Валей Денисовым. Дело в том, что вчера, пока я дожидался звонка Павла Алексеевича, Валя побывал на фабрике, где работает Купрейчик. Во-первых, уточнил служебное положение Виктора Арсентьевича. Он, оказывается, начальник отдела снабжения. И на прекрасном счету. Но главное, Валя проделал важную, хотя и жутко нудную работу: он пролистал в отделе охраны все книги регистрации посетителей, которым выписывались по чьей-либо заявке разовые пропуска. Эти книги, оказывается, положено хранить довольно долго. Почему – неизвестно. Не могли же руководящие инстанции предвидеть наш случай или что-либо подобное? Так или иначе, но нам повезло. Однако лишь в том смысле, что Валя смог убедиться: фамилия Семанского в книгах ни разу не упоминается. Не был Гвимар Иванович на фабрике, не был никогда. Валя, однако, человек осторожный и недоверчивый. Он резонно предположил, что выдачу разового пропуска Семанскому могли случайно не зарегистрировать, по оплошности, допустим, или по небрежности. Поэтому Валя попросил начальника охраны показать ему копии актов проверки работы бюро пропусков. Такие копии нашлись, и Валя смог убедиться, что среди кучи всяких обнаруженных недостатков, однако, ни разу не было случая, чтобы выписанный разовый пропуск оказался незарегистрированным. Трудно было предположить, что единственный такой случай пришелся именно на Семанского и к тому же не был отмечен проверяющими. Нет, куда вероятнее был вывод, который Валя и сделал: Гвимар Иванович ни разу не был на фабрике, ни у главного инженера, ни у главного механика, ни у кого вообще.