Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Извольте, извольте, – с готовностью подхватывает Олег. – Не знаю только, с кого начать. По дому, по работе или так просто, случайных? Я говорю, на любой вкус, на любой цвет, как в Греции.

– По дому, – говорю я.

Дело в том, что Шершень был техником-смотрителем того самого жэка, где живет Олег. Там же работал слесарем и Гаврилов.

– Извольте, извольте, – повторяет Олег с каким-то натужным возбуждением. – Это как раз самые близкие и будут. Я говорю, приятелей надо всегда под рукой держать. Чуть что – и пожалуйста, с нашим удовольствием, они уже тут. А до работы или там до стекляшки еще бежать надо. Это, знаете, как один в баню приходит…

Отчаянно жестикулируя, Олег рассказывает старый-престарый анекдот. Он все время находится в каком-то взвинченном состоянии, все время дергается и ни минуты не может сидеть спокойно.

– Ну, так, значит, – на миг задумывается Олег. – С кого бы это начать, чтобы никого не обидеть, вот вопрос вопросов, – и весело добавляет. – Это, знаете, как одного спросили…

– Со Степана начните, например, – обрываю я его.

– Со Степика? А чего с него начинать? – нисколько не обидевшись, охотно подхватывает Олег. – Он уже не под рукой. Все. Ушел. Они теперь когда позовут, то, конечно, хорошо посидим, богато, душевно. Но редко. А я говорю, лучше часто, но немного. А они много, но редко. Вот такая у меня с ними неблагоприятная ситуация возникла. Я говорю…

– С кем «с ними»?

– А Степик и Иван Гаврилов, не знаете? Слесарем у нас работал в доме. Вот душевный тоже человек, если бы вы знали. Поискать, ей-богу, поискать. Я говорю, в Греции и то такого не найдешь. А уж мастер… – Олег всплескивает руками. – Истинно тульский умелец. Запросто блоху подкует, а не то что там кран новый поставить или, допустим, бачок. Он, я говорю, артист, а не поденщик, в нем искра…

– Вы и с ним советовались, подавать в суд или нет?

– Ну, зачем? Просто рассказывал. Что, мол, Инке остается, а что мне отходит, по справедливости если. Так, значит, и беседовали. Я им картинку за картинкой описывал, – умиленно говорит Олег. – И слушали, представьте. В людях тяга к красоте живет.

– Неужели вы все отцовские картины помните?

– А как же? Все до одной. Вот, знаете, закрою глаза и стены с картинами вижу, где какая висит и в кабинете, и в столовой. И душа, я вам скажу, радуется. Как с родными людьми повидаешься, с любимыми, – Олег вздыхает. – Картины я ужасно люблю, признаюсь вам. С детства люблю. Сколько себя помню. Я говорю, если бы отец разрешил мне по этой линии идти, может, и вышло бы что. Но он – нет. Медицина, мол, и все. А медицина это мне – тьфу! Чтоб даже и не снилась. Но против отца пойти не посмел. Это все равно, как один…

И, снова оживившись, рассказывает пошлый анекдотик.

– Ну, а зачем вы с этими друзьями на отцовскую дачу ездили? – спрашиваю я.

– Да ведь это когда было! – беспечно восклицает Олег и в который раз уже поправляет съезжающие с носа очки. – Это, считайте, год назад было. И у нас зимой там вообще никто не живет. Ну, посидели часок, другой. Выпили на свежем воздухе, побеседовали душевно. Я, знаете, очень люблю беседовать, когда выпью, но только откровенно так, от души.

Да, этот жалкий алкаш мог быть дополнительным источником информации для шайки, сам того, конечно, не ведая. А уж они ее искали всюду вокруг. И к краже Олег никакого отношения не имеет, это ясно. Он, кажется, и не знает ничего о ней, иначе бы хоть спросил что-то. Он ведь в отцовский дом давно не показывается, с момента, как выгнал его Виктор Арсентьевич.

– Вы Инну давно последний раз видели?

– Да вот после суда ни разу. Откровенно говоря, стыдно. Я Галке этого суда никогда не прощу, умирать буду… – на глазах у него наворачиваются слезы. – Ведь на какой позор меня выставила. А главное, я говорю, самому себе в душу наплевал. Как можно, а?

Олег сокрушенно вздыхает и смотрит куда-то в сторону, сгорбившись и по-стариковски сложив на коленях руки.

И снова становится его жалко.

С этим чувством я его и отпускаю, подписав пропуск.

– Жену подождете? – спрашиваю я, прежде чем проставить время ухода.

– А! – машет он рукой и, сутулясь, выходит из кабинета.

Я звоню Кузьмичу.

– Заходи, – коротко говорит он.

– Дамочка еще у вас?

– Выгнал.

– Не может быть! – невольно вырывается у меня.

Я же знаю, каким галантным бывает Кузьмич с женщинами, подчеркнуто галантным, даже с теми из них, которые совершили самое мерзкое преступление и полны злобы, дерзят, ругаются порой так бесстыдно, что от мужчины никогда такого не услышишь. Но в любом случае Кузьмич остается невозмутим и неизменно корректен, этому он научил и нас. Видеть в любой женщине прежде всего женщину, которая требует уважения и защиты. Это благородное чувство заложено в нас самой природой, некоей биологической необходимостью. Такое уважительное отношение к любой, повторяю, женщине, во-первых, не дает нам самим распускаться, потерять важные нравственные ориентиры, а во-вторых, это часто действует и на саму женщину, напоминает ей, даже требует от нее адекватного нашему отношению поведения. И я наблюдал, как порой самая, казалось бы, опустившаяся пьяница и воровка вдруг постепенно приходит в себя после безобразной истерики, слез и ругани и непроизвольно начинает с робким кокетством вдруг одергивать юбку, поправлять волосы и улыбаться. И это уже победа, немалая победа над пороком.

Да, на нашей необычной и тонкой работе можно, конечно, огрубеть. Но и вырасти тоже можно. Нигде, мне кажется, нельзя пройти такую школу нравственного воспитания, как у нас, и стать такой цельной и чистой натурой, как, например, наш Кузьмич. Он этого не слышит, а то бы вполне искренне пожал плечами. И вот – чтобы Кузьмич выгнал женщину из кабинета! Такое у меня не укладывается в голове.

– Ну, прямо так не выгнал, конечно, – хмуро отвечает он на мой вопрос. – Это слово больше выражает желание, чем поступок, – Кузьмич усмехается. – Видал, как начал выражаться, на тебя глядя?

– Ничего интересного она не сообщила? – спрашиваю я, пропуская мимо ушей его последнее замечание.

– И не могла, – пожимает плечами Кузьмич. – Ничего по делу не знает. И лютым зверем живет. Все кругом враги и гады. Мужа кроет, сестру его, даже покойного академика не забыла. Ну, и на работе все кругом тоже враги и гады. И, между прочим, воры. Все буквально. И ее, бедную, со света сживают. Тьфу! Это, я тебе скажу, редкий случай. Злость прямо в крови разлита и уйдет из нее только вместе с кровью, точно тебе говорю. Одним словом, я ее выпроводил. Что у тебя?

– Подтвердил, что знает обоих, дружат, что рассказывал им о квартире отца, что на даче с ними прошлой зимой был, выпивали там. Но к краже, как мы и предполагали, никакого отношения не имеет. Да и главная информация к ним, видимо, от Гвимара Ивановича пришла.