Аркадий Адамов - Инспектор Лосев

– Ну, а мы тебе поможем здесь, – говорю я. – Вот увидишь.

Эдик летит завтра рано утром, поэтому мы с ним, расставаясь, окончательно прощаемся, завтра нам увидеться уже не придется. Я ему желаю ни пуха ни пера, Эдик немедленно посылает меня ко всем чертям. На всякий случай. Психологический атавизм, как выражается Лев Игнатьевич Барсиков, не изжитые еще цивилизацией суеверия.

Мы обнимаемся в последний раз прямо у подъезда нашего управления и расходимся. Только бы у Эдика все было в порядке.

А у меня на завтра запланирован новый допрос Совко. Виктор Анатольевич дал мне специальное поручение. И в самом деле, кому еще и проводить сейчас этот допрос, как не мне. Я знаю стольких людей по этому делу, столько деталей и подробностей, сколько никто не знает. Что же касается наших личных отношений, то как-нибудь я переступлю через взаимную неприязнь и заставлю переступить Совко. Уж как-нибудь.

Встреча наша на следующий день начинается не очень обнадеживающе. За те дни, пока мы не виделись, Совко заметно осунулся, побледнел, потемнела, свалялась грива желтых волос на голове, налились свинцовой тоской светлые, пустые глаза. Да, как видно, невеселые думы посещали его в эти дни. Ох, невеселые! Шутка сказать, ведь убийство за ним и попытка совершить второе, уже работника милиции. Он знает, конечно, что за все это «светит». Да и по Шоколадке своей тоже небось тоскует, здорово его эта красавица к себе привязала. Ничего, гад, помучайся. Другие из-за тебя больше мучились. Нет, не могу я никак совладать со своими нервами, когда вижу этого ненавистного мне, наглого и грязного херувимчика.

– Ну, здравствуй, Николай, – через силу спокойно говорю я. – У меня есть что тебе рассказать. А ты не надумал, что рассказать мне?

– Тебе я ничего не расскажу, запомни, – вспыхнув злостью, отвечает Совко. – С тобой я говорить не желаю. Сразу лучше души.

Видно, он, идя на допрос, ожидал увидеть Кузьмича.

– Следователь твой занят сегодня и поручил провести допрос мне, – примирительно говорю я. – Да и не все тебе равно, кто его проведет? Я даже лучше, если хочешь знать. Я все твое дело назубок знаю. – и, не давая ему ответить, вздохнув, добавляю. – Ну, во-первых, Леха погиб. Вот такое дело.

– Врешь! – вскидывает голову Совко.

– К сожалению, не вру.

– Много ты сожалеешь, – кривит пухлые губы Совко. – По тебе бы, так все мы поскорее бы подохли.

– Нет, – говорю я. – Леху мне в самом деле жаль. Ведь и он меня тогда пожалел. Мог убить, а не убил. Рука у него дрогнула.

– Ну и дурак был.

– О покойниках, Николай, плохо не говорят. В крайнем случае, принято молчать. А ведь он вроде бы еще и друг тебе был.

– Как же он… погиб? – хмуро спрашивает Совко и отводит глаза.

Я рассказываю, как погиб Леха.

Совко молча слушает. Видно, что смерть Лехи действует на него угнетающе. Он весь ссутулился на стуле, легкие, как рябь, морщинки проступили на гладком лбу, и глубокая бороздка незаметно пролегла между пшеничными бровями. Нелепая, горькая какая-то судьба Лехи кажется ему, наверное, сейчас похожей на его собственную судьбу, и конец ему мерещится такой же жалкий.

Но мне его не хочется ничем утешить. Нет у меня к нему жалости, что хотите делайте – нет. Я в этот момент почему-то вспоминаю вдруг Хромого и неведомую мне Веру из Новосибирска и только усилием воли подавляю в себе желание напомнить ему об этих людях. Нельзя сейчас, не вовремя.

– Теперь дальше, – говорю я. – Квартирную кражу мы раскрыли. Не замешан ты в ней. Хотя улика против тебя была там железная. Но, оказывается, подстроил ее один мужик.

– Это какая же такая улика? – заинтересованно спрашивает Совко.

– Помнишь, ты перчатку потерял?

– Ага.

– Так вот, нашли мы ее в той квартире, после кражи. Представляешь?

– Ха! – изумился Совко. – Чудеса.

– Все чудеса люди делают. Так и тут. Один мужик из тех, кто кражу совершили, подобрал твою перчатку и нарочно в квартире оставил. Чтобы нас, значит, со следа сбить. Ну, а сейчас сознался.

– Ах, гад…

– И знаешь, где он ее подобрал?

– Ну?

– Во дворе. Ты ведь ее уронил, когда вы с Лехой Гвимара Ивановича убивали. И тот мужик все видел. Своими глазами. И тебя опознать берется хоть сейчас.

Совко, отведя глаза в сторону, молчит. Он даже не спорит со мной. Что-то, видно, он уловил в моем голосе, какую-то властную, суровую убежденность, и сил у него сейчас нет спорить, не находит он в себе прежних сил. Словно лопнула в нем какая-то струна. Здорово его, кажется, подкосило известие о гибели Лехи. Я даже не ожидал. Неужели что-то человеческое еще осталось в нем? И на секунду я даже ощущаю какое-то сочувствие к нему. Всего на секунду, правда, не больше, признаюсь вам.

– И еще видела вас в тот вечер во дворе одна женщина. В красном пальто. Ты ее не заметил?

– В красном пальто… – механически как бы повторяет Совко.

– Ну да. Она тоже может, оказывается, опознать тебя.

И Совко снова молчит, отводит в сторону глаза.

– А еще, – продолжаю я, – мы арестовали Льва Игнатьевича Барсикова. Не забыл, надеюсь, такого?

– Его забудешь! – глухо отвечает Совко.

– Ну, и он тебя не забыл. И, представь себе, признался. «Да, говорит, это я организовал убийство Семанского, я приказал. А они только исполнители». То есть, значит, ты и Леха. «А почему, спрашиваю, вы отдали такой приказ?» – «Конкурента убрал, – отвечает. – На войне как на войне. Только вы этого никогда не докажете, мою вину тут». Понял ты, куда он клонит?

– Понял. Не глиняный, – хмурится Совко. – Хрен только получится это у него.

– Смотри сам. Но это еще не все, – продолжаю я. – Есть еще один человек, который тоже, возможно, несет ответственность за это убийство. И тогда твоя вина еще немного уменьшится. Это – Гелий Станиславович Ермаков. Ты его знаешь.

Совко резко вскидывает голову и напряженно смотрит мне в глаза, словно проверяя, не ослышался ли, действительно ли я назвал это имя.

– Добрались? – хрипло спрашивает он и откашливается.

– Пока на свободе, – отвечаю я. – Вокруг работаем. Пока он еще на своей синей «Волге» разъезжает.

– Уйдет, – криво усмехается Совко. – Кто-кто, а этот уже точно уйдет. Как раз на синей «Волге» и уйдет.

– На такой красавице далеко не уйдешь, – возражаю я.

– А ему далеко и не надо, – загадочно усмехается Совко. – Только до Гусиного озера. А там – будь здоров.

– Там у него что, тайный аэродром? – я тоже усмехаюсь. – Как у Гитлера?

– Там у него дядя Осип. Лучше всякого аэродрома. Схоронит так, что вовек не найдешь. Это уж точно.

Я качаю головой.

– Не такой человек Гелий Станиславович, чтобы весь век прятаться. Да и чего ему прятаться? Все кругом него спокойно. Про убийство он, конечно, знает. Да что ему-то? Если даже ты про его участие в этом деле не подозреваешь.