Роберт Гулик - Обезьяна и тигр

— Ладно, как бы то ни было, теперь вы поможете мне снять крышку!

Судья надорвал полоску и несколькими резкими движениями сдернул ее.

— Вы поднимаете другой конец! — приказал он. — Затем мы положим крышку на пол.

Вместе они приподняли крышку.

Вдруг эконом отпустил свой край. Судья едва успел удержать ее от падения, и она криво легла на гроб.

— Это не Цзигюй! — завопил эконом. — Это Астра!

— Заткнись! — рявкнул судья.

Он взглянул на застывшее лицо девушки в гробу. Простонародная, грубая даже в смерти красота. Тяжелые брови, изогнутые над посиневшими веками, круглые щеки с ямочками, пухлые, четко очерченные губы. Ни малейшего сходства с портретом Цзигюй.

— Давайте тихо положим крышку на пол, — спокойно сказал он дрожащему эконому.

Когда наконец тяжелая крышка оказалась на полу, судья взял фонарь и поставил на угол гроба. Он задумчиво разглядывал длинное белое платье из дорогого шелка с вышитыми цветками сливы. Пояс по обычаю затянут тройным бантом прямо под пышной грудью. Одеревеневшие руки застыли по бокам.

— Платье, разумеется, принадлежит госпоже Цзигюй, — заметил судья.

— Несомненно, господин. Но это Астра, уверяю вас! Что случилось с госпожой Цзигюй?

— Дойдем и до этого. Но сначала я должен обследовать это тело. Подождите меня в зале. Свечей не зажигайте, я пока не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом.

Перепуганный эконом начал, стуча зубами, возражать, но судья без церемоний вытолкал его из комнаты и закрыл дверь.

Он начал с банта на поясе. Потребовалось время, чтобы развязать хитрые узлы. Затем он левой рукой чуть приподнял тело за талию, чтобы вытащить пояс, который несколько раз обвивал тело. Труп оказался довольно тяжелым. Это объясняло жалобы старого слуги на тяжесть тела, которое он с господином Минем спускал по лестнице.

Судья повесил пояс на край гроба и задрал платье. Под ним никакой одежды не было, так что глазам судьи предстало стройное обнаженное тело. Он взял фонарь и тщательно осмотрел его в поисках следов насилия. Но на гладкой белой коже не было никаких повреждений, если не считать нескольких поверхностных царапин на больших грудях, а также кое-где на округлом животе. После того как судья установил, что женщина была примерно на четвертом месяце беременности, он высвободил ее закоченевшие руки из широких рукавов. Бросил мимолетный взгляд на коротко подстриженные ногти и мозолистые ладони, затем повернул тело на бок. Судья еле сдержал готовый вырваться возглас. Прямо под левой лопаткой был прилеплен небольшой черный пластырь размером с медную монету. Судья осторожно отлепил его и обнаружил маленькую рану. Он долго изучал ее, ощупывая окружающую плоть, и, наконец, измерил зубочисткой глубину. Женщина была убита. Длинным, тонким ножом, острие которого пронзило сердце.

Судья вернул телу прежнее положение и привел в порядок платье женщины. Он постарался завязать тройной бант, но с этой задачей не справился. Тогда он просто связал концы обыкновенным узлом. Некоторое время судья, скрестив руки на груди и нахмурив густые брови, разглядывал мертвую Астру. Была во всем этом какая-то непостижимая загадка.

Он отворил дверь и позвал эконома. Ляо весь трясся, лицо его было бледно, как смерть. Вдвоем они водрузили на место крышку гроба.

— Где ваша комната? — спросил судья, надевая шубу.

— На заднем дворе, господин. Рядом с комнатой Янь Юаня.

— Хорошо. Отправляйтесь прямо в постель. А я поищу госпожу Цзигюй.

Опережая возможные расспросы, судья повернулся и вышел из часовни. У входа в зал он мягко попрощался с экономом и начал подниматься по широкой лестнице.

Площадка наверху была освещена. У двери в комнату больного стоял господин Минь с высоким подсвечником в руке. Он был облачен все в то же длинное серое платье, а широкое лицо с тяжелым подбородком оставалось таким же надменным. Одарив судью угрюмым взглядом, он спросил:

— Вас уже сменили на сторожевой башне?

— Да. Ничего нового. Как ваш брат, господин Минь?

— Хм-м. Я как раз шел его проведать. Но поскольку света в комнате нет, лучше вернусь к себе. Не стоит будить его жену — она дремлет в кресле у кровати. Бедняжка устала как собака. Вам лучше бы тоже пойти поспать. Что толку здесь слоняться. Спокойной ночи.

Судья смотрел на толстяка, пока тот волочил ноги к двери своей комнаты. Затем он поднялся на третий этаж.

Вернувшись в комнату Цзигюй, он поставил фонарь на стол и некоторое время стоял, глядя на освещенные луной раздвижные двери. Если девушка жива, он вполне мог увидеть ее промелькнувшую тень за полупрозрачной бумагой и по ошибке принять за призрачный силуэт внутри комнаты. Если это так, то она наблюдала за ним с балкона.

Он раздвинул двери и вышел наружу. Самый поверхностный осмотр показал, что на балкон невозможно ни залезть снизу, ни спуститься с крыши. И поскольку тогда он вышел на балкон почти сразу после того, как увидел призрак, говорить о лестницах также не приходилось. Он повернулся к ряду деревянных резных панелей, тянувшихся над притолокой раздвижных дверей. Судья тут же вернулся в комнату и увидел, что потолок комнаты начинался почти над самой притолокой. Это означало, что между потолком и крышей имеется чердак, высотой всего в три чи в районе свеса, но увеличивающийся по мере того, как крыша поднимается к коньку. Снова шагнув на балкон, он направил задумчивый взгляд на подставку для цветов в левом углу. Возможно, именно там находится вход на чердак? Кто-то может использовать подставку как лестницу, чтобы добраться до панелей.

Он попробовал ногой нижнюю полку. Она оказалась слишком хрупкой, чтобы выдержать его вес, но, вполне возможно, достаточной опорой для худенькой девушки. Тогда он сходил в комнату за эбеновым табуретом и поставил его рядом с подставкой для цветов. Теперь он вполне мог дотянуться до резных панелей. Судья ощупал край той, что была прямо над подставкой, и обнаружил, что ее можно сдвинуть в сторону. Когда он нажал посильнее, панель отошла целиком. Свет его фонаря упал на бледное, испуганное лицо девушки, скрючившейся в темном проеме.

— Лучше бы вам спуститься, госпожа Минь, — сухо произнес судья. — Бояться меня нечего, я гость вашего отца и остановился здесь на ночь. Дайте мне руку.

Но ей не требовалась помощь. Она поставила ногу на верхнюю полку цветочной подставки и легко соскользнула на балкон. Запахнув поплотнее свое запачканное пылью синее одеяние, она бросила мимолетный взгляд на горный склон, где горели костры разбойников. Затем молча проследовала внутрь.

Судья жестом предложил ей кресло за столом и уселся напротив нее на табурет, который принес с собой с балкона. Поглаживая длинную, седеющую бороду, он изучал ее бледное, вытянутое лицо. За три года она не сильно изменилась. Судья вновь подивился мастерству художника, добившегося столь безупречного сходства. И поза ее была тщательно продумана. Она приукрашивала искривленную, почти горбатую спину и скрывала то, что голова ее чуточку велика для миниатюрного, хрупкого тела. Наконец он заговорил: