Парэк О'Доннелл - Дом в Вечерних песках

При более внимательном рассмотрении видно, что лицо у нее поразительно бледное. Рот открыт, губы искривлены, словно застыли в тот момент, когда она что-то настойчиво говорила. Налитые кровью выпученные глаза широко раскрыты, и взгляд будто прикован к некоему зависшему призраку, которого видят только мертвые.

XII

В Уайтчепел Октавия отправилась в кебе, поскольку погода ухудшилась и у Джорджи своего велосипеда не было. Он часто вызывался сопровождать ее, когда она собиралась куда-то вечерами, и обычно Октавия неизменно отклоняла его предложение, но сегодня сочла, что не вправе ему отказать, ведь днем он так расстарался ради нее.

– Сестренка, ты не бойся, я не стану путаться у тебя под ногами, – пообещал Джорджи, идя на уступки. – Ты даже не вспомнишь, что я рядом. Просто так мне будет спокойнее. А то ведь неизвестно, кто к этому причастен и кого мы там встретим.

В действительности она была рада, что брат составил ей компанию. После событий дня ею владело некое странное уныние, а Джорджи в силу своей природной застенчивости не был назойливым спутником, даже когда сама она, пребывая в смятении, хранила молчание. В тесной карете стоял затхлый запах, двигались они нестерпимо медленно. На Уайтчепел-Хай-стрит перевернувшаяся повозка пивовара привлекла толпу зевак, перекрывших проезжую часть. После того как они простояли на одном месте десять минут, Октавия поняла, что больше не в силах выносить заточение.

– Пешком быстрее дойдем, Джорджи, – сказала она, беря свои вещи. – При таком раскладе еще час тут можно проторчать.

Брат беспрекословно последовал за ней. Задержался лишь на минутку, пока расплачивался с кебменом, а потом, когда они свернули на Осборн-стрит, отважился предложить, чтобы они держались витрин на более освещенной стороне улицы.

– Не подумай, что я лезу в твои дела, сестренка, но мы сейчас не в Мейфэре. Здесь есть такие закоулки, куда я не сунулся бы и в сопровождении половины экипажа корабля.

Шагая, они чувствовали, что за ними наблюдают из темных уголков под грязными навесами. Кое-кто из мужчин свистел им вслед или выкрикивал непристойности. Джорджи ни на шаг не отходил от сестры, и Октавия обратила внимание, что при всей своей рослости двигался он весьма непринужденно. Он не нес себя с важным видом, выпячивая грудь, но теперь в нем и следа не осталось от прежнего нескладного юноши.

Они миновали ворота чугунолитейного завода, возле которых в выбоине с застывающей смолой застрял воробей. Какой-то мальчишка наклонился к нему, схватил его за трепыхающиеся крылышки и дернул, отрывая тельце от ног. Джордж рассвирепел, что обычно ему было не присуще. Он хотел броситься на маленького живодера, но Октавия придержала брата за локоть.

– Мучить пташку! – тихо прорычал он в отвращении. – Маленькую птичку, сестренка! В ней двух унций нет! Не в моих правилах всюду совать свой нос, но на Мальте я как-то приложил одного типа, поймавшего в силок зуйка.

Октавия потащила брата прочь от завода. Она собиралась перейти через дорогу, но в этот момент из мглы с грохотом вылетел полицейский фургон, заставив ее отступить на тротуар. Фургон промчался в непосредственной близости от них, и Октавия на мгновение встретилась с грозным взглядом одного из полицейских, что сидели в экипаже. Возница взмахнул хлыстом, и фургон на пугающей скорости рванул в сторону Брик-лейн.

– Куда-то спешат, – заметил Джорджи. – Уж не туда ли, куда и мы?

– Жалобу нужно на них подать, – сказала Октавия. Почему-то пристальный взгляд полицейского выбил ее из колеи. – Носятся как угорелые по плохо освещенным дорогам. Убить ведь нас могли. Куда нам теперь, ты знаешь? Не нравится мне тот тип в шляпе, что следует за нами по противоположной стороне.

Они свернули на Олд-Монтагю-стрит, а с нее – на узкую улицу, названия которой Джорджи не знал. По ней, как он рассчитывал, они срежут путь до Финч-стрит. Улочка была убогая и грязная, не шире коридора в доме. Ее заливали лужи мутной дождевой воды, местами от края до края, так что Октавия с братом, идя по ней, были вынуждены прижиматься к стенам. Было безлюдно. Лишь у одного дверного проема с закрытыми ставнями справляла нужду в почерневшее ведро какая-то женщина. Они торопливо прошли мимо нее и, уже удаляясь, услышали, как задребезжало железо и что-то смачно плюхнулось на булыжники, – видимо, ведро опорожнили.

Пансион располагался в узком неосвещенном дворике, куда с Финч-стрит вел проход под навесами какого-то литейного цеха. На их стук вышла женщина. Она приоткрыла дверь самую малость и, налегая на нее плечом, стала всматриваться в темноту у них за спинами.

– Миссис Кэмпион?

– А вы кто?

– Прошу прощения, миссис Кэмпион. Я – Октавия Хиллингдон, а это – мой брат, лейтенант Джордж Хиллингдон.

Октавия протянула женщине руку, но та, проигнорировав ее, пытливо воззрилась на Джорджа.

– Джентльменам вход воспрещен, – заявила она.

– Да, конечно, я понимаю. Джорджи, ты не обидишься? Подождешь, ладно?

Джорджи с хмурым видом тронул шляпу в знак почтения и отошел в сторону, доставая сигарету из кармана пальто. Но с лица миссис Кэмпион по-прежнему не сходила подозрительность. Октавия еще раз представилась, не упомянув про «Газетт», но намекнула, что она дама с возможностями и у нее есть влиятельные друзья-единомышленники. Объяснила, что она слышала об исчезновении мисс Таттон и хотела бы предложить свою помощь.

– К нам всякие доброхоты наведываются, – сказала миссис Кэмпион. – Только мало кто из них делает добро.

– Я думала начать с пожертвования. – Октавия полезла в ридикюль. – Чек я уже выписала. Но, разумеется, если понадобится больше…

– Здесь не вытаскивайте. – Миссис Кэмпион снова оглядела улицу, затем устало покачала головой и отступила на шаг. – Что ж, входите.

Миссис Кэмпион провела Октавию в маленькую гостиную и там сама представилась, в скупых выражениях рассказав о себе. Несколько лет она служила в Армии спасения, сообщила миссис Кэмпион, но со временем пришла к выводу, что суп и мыло – это прекрасно, а без спасения вполне можно обойтись [27] Лозунг Армии спасения – «Суп, мыло и спасение». По мнению основателя организации проповедника Уильяма Бута (1829–1912), сначала человека нужно накормить (суп), дать ему возможность привести себя в порядок (мыло) и уж потом заводить с ним разговоры о Христе и спасении души. .

– Младшие учатся, чтоб не думали об ужасном. Они сейчас наверху, заучивают с мистером Критчли королей и королев. Я считаю, что все и должно идти по-прежнему, как обычно, после таких потрясений.

– Конечно, – согласилась с ней Октавия. – И если для них можно сделать что-то еще, прошу вас, дайте мне знать.