Роберт Гулик - Лаковая ширма

Вторая створка посвящена лету жизни — времени надежд и амбиций. Юноша, теперь уже ставший взрослым мужчиной, направляется в столицу, где ему предстоит держать экзамен и получить важный пост. Он едет верхом в сопровождении слуги.

Третья створка — это осень, пора осуществления чаяний. Человек успешно сдал испытания и получил свое первое назначение. На нем официальное судейское облачение, он на колеснице и слуга держит над его головой большое опахало — знак высокого ранга. Проезжая мимо одного из домов, он видит на балконе четырех девушек из своих грез, и среди них — та, которую он мечтает назвать женой.

Внезапно Дэн умолк. Судья Ди подошел к четвертой, последней картине и стал ее с любопытством разглядывать.

— На четвертой панели представлена зима — время погружения в себя, время тихих радостей, пора, когда человеку свойственно подводить итог всему, что достигнуто. Картина посвящена наслаждениям, которые приносит супружеская жизнь, — продолжал Дэн.

Судья Ди увидел изображение пары влюбленных в роскошно убранных апартаментах. Они сидят, тесно прижавшись друг к другу. Одной рукой мужчина обнимает женщину за плечи, другой подносит к ее губам чашу. Ди повернулся было, чтобы занять прежнее место у столика, когда Дэн торопливо сказал:

— Погодите, я еще не закончил! Эту ширму я обнаружил в лавке древностей, вскоре после женитьбы. Я приобрел ее немедленно, хотя для этого мне многое пришлось отдать в залог, потому что цену запросили непомерную. И знаете, почему я это сделал? Дело в том, что эти картины в точности передают четыре решающие стадии моей собственной жизни.

Еще в юности, у себя на родине, я тоже видел во сне четырех девушек. Я тоже отправился в столицу и, проезжая мимо двухэтажного особняка, увидел тех четырех девушек — теперь уже наяву. Оказалось, что это дом бывшего префекта по имени У. И я действительно женился на его второй дочери — Серебряном Лотосе, девушке своей юношеской грезы! Эта ширма была для нас самым дорогим предметом из всего, чем мы владели, мы всюду брали ее с собой. Сколько раз мы сидели перед ней, отыскивая все новые и новые детали и вспоминая нашу встречу и нашу свадьбу.

Месяц назад, в один из угнетающе жарких дней, я велел слуге поставить бамбуковую лежанку здесь, в библиотеке, перед ширмой, поскольку в этой комнате всегда прохладный ветерок. Четвертая картина оказалась прямо напротив меня. И тут я сделал ужасное открытие — рисунок претерпел изменения! Теперь мужчина направлял в сердце женщины кинжал!

С удивленным восклицанием судья Ди наклонился, чтобы приглядеться повнимательнее. Да, действительно, в левой руке мужчины, обнимавшей плечи женщины, был направленный в ее грудь кинжал. Он представлял собой тонкую инкрустированную полоску серебра. Недоуменно покачивая головой, Ди вернулся на свое место у столика.

— Я не знаю, — продолжал Дэн, — когда именно произошло это изменение. В отчаянии я стал изучать это место на панели. Я подумал, что, может быть, мастер, когда наносил серебро, обронил тонкую полоску на невысохший лак, а когда свежий слой лака облупился, то полоска стала видна именно в этом злосчастном месте. Однако вскоре я обнаружил, что серебряная полоса была нанесена впоследствии и весьма неумело, потому что вокруг есть еле заметные царапины.

Ди кивнул. Он тоже это заметил.

— Я вынужден был прийти к единственно возможному заключению: я сам в припадке безумия, которое не оставило следов в моей памяти, внес это изменение. Из этого со всей очевидностью следовало, что в моем больном подсознании возникло намерение убить жену.

Дэн устало провел рукой по лицу. Он быстро поднял глаза на ширму и тотчас отвел взгляд.

— Ширма преследовала меня, словно наваждение, — продолжал он сдавленным голосом. — В последние недели мне несколько раз снилось, будто я убиваю жену. Это были жуткие, гнетущие кошмары, я просыпался после них в холодном поту. Мысли об этом не давали мне покоя ни днем, ни ночью, мне всюду мерещилась эта проклятая ширма... но я не осмеливался рассказать об этом жене. Она была готова вынести все, но только не то, что я, ее любящий муж, даже находясь в беспамятстве, могу покуситься на ее жизнь. Это разбило бы ей сердце.

Дэн смотрел прямо перед собой невидящим взглядом и долго молчал, затем, сделав видимое усилие, он заговорил своим обычным, суховатым тоном.

— Сегодня в полдень мы обедали в тенистом углу сада. Тем не менее мне было душно, я чувствовал какое-то раздражение и подумал, что, видимо, скоро у меня разболится голова. Я сказал жене, что пойду в библиотеку, просмотрю кое-какие документы и там же прилягу отдохнуть. Однако в библиотеке тоже оказалось душно. Мысли путались, и я никак не мог сосредоточиться. Тогда я решил пойти в спальню и прилечь там. Пройдемте со мной, я вам покажу, как все было.

Дэн встал, взял один из канделябров, и они вышли из библиотеки. Пройдя длинным коридором, они добрались до маленькой комнаты, пол в которой был выложен плитками красного мрамора. Оставаясь на пороге, Дэн объяснил, что это гардеробная его жены. Справа от входа находился туалетный столик полированного розового дерева с круглым серебряным зеркалом посередине, слева, напротив узкой двери, стояла низкая лежанка из плетеного бамбука, а в центре — изящный резной круглый столик эбенового дерева.

— На этом столе стояла ваза, которую я разбил, — заговорил Дэн. — Дверь налево ведет в миниатюрный сад, где есть пруд с золотыми рыбками. На бамбуковой лежанке обычно спит личная служанка жены. Лакированная красная дверь, что напротив вас, ведет в спальню. Подождите минуту.

Он вошел в гардеробную, достал из-за пазухи необычной формы ключ и отпер красную дверь. Оставив ее полуоткрытой, Дэн снова вернулся к порогу.

— Когда я в тот полдень вошел сюда, — продолжал он, — служанка спала, дверь в спальню была полуоткрыта, как сейчас, и последнее, что я запомнил, — это жена, лежащая обнаженной на постели. Она мирно спала на боку, одна ее рука была закинута за голову. Я мог видеть только ее прелестный профиль, нижняя часть тела была закрыта от меня, потому что она лежала, положив ногу на ногу. Волосы, которыми она так гордилась, были распущены, в них утопали ее плечи, длинные пряди свешивались с изголовья. Я только успел подумать, что сейчас подойду к ней, как у меня потемнело в глазах.

Я очнулся на полу в гардеробной, среди осколков разбитой вазы. Я все еще плохо видел. Страшно болела голова, и я ничего не понимал. Увидел служанку. Она так и спала. Я поднялся и, еле волоча ноги, добрался до спальни. Помню, что испытал огромное облегчение, когда увидел, что жена лежит все в той же позе. Я едва успел подумать, какое это счастье, что мой приступ прошел незамеченным, как вдруг увидел свой старинный кинжал, торчащий из ее груди, и понял, что она мертва.