Борис Акунин - Просто Маса

У Масы чуть приподнялась бровь и обратно опустилась не сразу.

А Касатик с Мордатым переглянулись, и молодой, растянув улыбку еще шире, осведомился:

— Будет ли аванс в двадцать тысяч иен достаточно серьезным проявлением уважения?

— Я рассчитываю на пятьдесят. А впрочем, поговорим про это, ночь впереди длинная. Пожалуйте в сад, на настоящий русский банкет.

Течение настоящего русского банкета было обыкновенное, русское. Речи, тосты, водка, икра и заверения в сердечной дружбе — вперемежку с цифровым лаун-теннисом: хорошо, двадцать пять — хорошо, сорок пять; хорошо — тридцать; хорошо — сорок; нет — тридцать максимум; нет — сорок минимум. И тут застопорилось.

Всё это Маса переводил механически. Его переполняли сложные, преимущественно радостные чувства.

Слиток, который атаман дал подержать японцам, был тот же самый, что несколькими днями ранее побывал в рукаху Масы! Ящик другой, а слиток тот же! Номер 32777!

Это означает... Это означает, что остальные желтые бруски бутафорские! Какой-нибудь чугун, покрытый золотой краской! Нет у Семёнова четырех ящиков золота. То ли всё потратил, то ли никогда и не было. Вот почему в доме такая скудость и вместо выплаты жалованья одни обещания.

Переходить к большевикам Семёнов и не думает! Он хочет всего лишь выцыганить у них денег, хоть две тысячи долларов. Но главный куш планирует сорвать с японцев, соблазнив их своей липовой дружбой с советским послом. Вот же пройдоха!

Ликование, охватившее Масу в результате дедукции, объяснялось просто. Раз белого золота не существует, то не придется его и красть. Благородному ронину незачем становиться благородным вором. Какое счастье!

— Эх, ладно — тридцать! Только из симпатии к таким славным людям! Понравился ты мне, Касатик! — Семёнов хлопнул наследника по неширокому плечу. От удара улыбка японца немного перекосилась, но не отклеилась. — Так ему и переведи, на «ты». И еще, что мы сейчас побратаемся по нашему казачьему обычаю. Погоди. — Охваченный вдохновением атаман воздел руку к небу, где как раз в этот миг из-за туч вынырнула луна. — Само небесное светило озарило наш уговор. Красиво переведи. Пусть знают, что Григорию Семёнову и поэзия не чужда. Эй, ребята, запевай!

Но небесное светило озарило не только уговор. Масе, сидевшему у торца стола, была видна задняя часть дома. Из окна на землю спрыгнула узкая черная фигура. Немного помешкала, снимая с подоконника что-то тяжелое. Бесшумно побежала через двор — туда, где у стены росла ольха.

Маса чуть не выронил рюмку. Что она делает? Почему? Зачем? Ведь говорила, что завтра!

Поняла, что удобнее провернуть операцию сегодня, когда все собрались в саду, под освещенными факелами, и не смотрят по сторонам. Решила управиться в одиночку. Заранее решила — потому и попросила нарисовать схему. Какое лисье коварство! И какая смелость! Только идиотка не знает, что в ящиках не золото.

Все эти сбивчивые мысли пронеслись в одно мгновение. Потом их вытеснила новая, от которой Маса покачнулся.

Означать это могло только одно. Больше он ее никогда не увидит. Воровка получила то, что хотела, — узнала, где хранится добыча, и подельник ей стал не нужен. Использовала и бросила. Потому что не любит. Сейчас вскарабкается по дереву на стену и навсегда, навсегда исчезнет. О, бедное, глупое сердце! Зачем ты впустило в себя подлую кицунэ?

Гармонь надрывно, совсем немелодично взревела и вдруг умолкла.

— Глядите! Кто это там? — завопил гармонист Кулебякин, показывая пальцем.

Все обернулись.

— Стой! Стой! Держи его!

Сорвались с места, гурьбой.

Побежал и Маса, быстрее всех. Он тоже кричал, по-японски:

— Дура! Брось ящик!

Но черная тень только пригнулась и понеслась быстрей. Вот она оказалась возле дерева. Полезла. Ящик был за спиной, в мешке на лямках, но все равно стеснял движения.

Казак, бежавший почти вровень с Масой, вскинул руку. В ней был «маузер».

Удар ребром ладони по запястью. Пистолет упал на землю.

— Кацура, ты чего?!

Она уже наверху. Спрыгнула!

Маса мчался огромными скачками. Сзади орали:

— Они заодно! Вали его, гада!

Сейчас откроют огонь.

Перешел на зигзаги, чтоб было трудней попасть.

Выстрел, другой, третий. Визг пуль над ухом.

Лезть на дерево было некогда. Разбег, прыжок — и Маса вцепился руками в кромку стены, подбросил тело кверху, перелетел на ту сторону. Нет, шестьдесят пять лет это еще не старость.

Плюхнулся в жижу заливного поля. Побежал. Ноги вязли, как в муторном сне, брызги летели в стороны. Впереди, тяжело дыша, шлепала Мари.

Он быстро ее догнал.

— Там не золото!

Обернулась. В лунном свете белое лицо с огромными черными глазами было невыразимо прекрасным.

— Как не золото? А что?

— Чугунные болванки. Ты какой ящик ваяла? Первый справа?

— Да...

— Хоть в этом тебе повезло.

Но открывать ящик и разбираться, где там золотой слиток, сейчас было некогда. Маса схватил ее за руку, поволок дальше.

— Ты обманула меня! Ты меня предала!

Однако выяснять отношения было некогда. Сзади снова грохнуло. Под ногами всплеснулся фонтанчик.

— Падай!

Маса сбил ее с ног, выдернул «браунинг», обернулся.

На гребне стены чернели два силуэта, отлично видные на фоне серебристого неба. Одному Маса прострелил руку, другому плечо. Оба заорали, свалились внутрь двора.

Из-за стены донеслось:

— Метко бьет, паскуда! Что делать, атаман?

— Они который ящик сперли? Проверить, живо! — крикнул Семёнов. — Если не самый правый, то ляд с ними. А если его — догнать!

Рывком поднял предательницу на ноги, Маса сказал:

— Уходим.

Сорвал с ее плеч мешок. Вынул ящик. Отшвырнул крышку. Золото определил сразу — по маслянистой, абсолютно гладкой поверхности. Сунул за пазуху.

— Почему только один?

— Можешь забрать остальные себе.

Она присела. Вытащила один, другой, третий. Всхлипнула.

— Потом будешь плакать, дура! Надо скорей выбираться из трясины. Они побегут по твердой дороге и догонят.

Потащил ее дальше.

— ...Почему ты... меня... спас? — задыхаясь, спросила Мари. — Почему не бросаешь? Ведь я тебя... обманула?

— А почему ты меня обманула? — горько спросил он.

— Я поняла, что ты не хочешь быть вором. Даже благородным.

«Нет, не поэтому, — мысленно ответил он. — А потому что ты меня не любишь. Сам виноват. Не влюбляйся в кицунэ».

Они выбрались из топи. Впереди темнела поросшая кустами насыпь, по ней можно добежать до моста, а за ним, в лабиринте улиц, беглянку уже не догонят.

— Тебе направо, через мост. Я — в другую сторону. — Маса выпустил ее руку. — Уматывай. Не хочу тебя больше видеть. Никогда.

Ее огромные глаза стали еще больше, чуть не в пол-лица. Но смотрели они не на Масу, а мимо.