Найо Марш - Последний рубеж. Роковая ошибка

– Ты здесь? – звучал в ней голос Прунеллы. – Алло! Крестная Вэ?

– Я тут.

– Догадайся с трех раз. Никогда не угадаешь. Сдаешься?

– Да.

– Твоему сердцееду, дорогая. Доктору Бейзилу Шрамму.

Повисла долгая пауза. Верити хотела заговорить, но у нее пересохло во рту.

– Крестная, ты меня слышишь? Что-то с твоим телефоном. Ты слышишь меня?

– Да, слышу. Я просто… просто не знаю, что сказать.

– Ну разве это не ужасно?

– Это отвратительно.

– Я же говорила, что она на нем сдвинулась.

– Да-да, говорила, я и сама это видела. Но сделать такое…

– Вот-вот. Поскольку я не выйду замуж за эту задницу Свинглтри, Шрамм получит все.

– Господи помилуй! – вырвалось у Верити.

– А может, нет? Я не знаю – меня не спрашивай. Но, быть может, окажется, что все это незаконно? Ну, завещание, я имею в виду.

– Рэтти – мистер Рэттисбон – разберется. Завещание заверено?

– Похоже, что да. Какими-то Дж. М. Джонсон и Марлиной Биггз. Это, кажется, горничные из «Ренклода».

– Наверное.

– Вот. Я считала, что должна тебе рассказать.

– Да. Спасибо.

– Я дам тебе знать, что скажет мистер Рэттисбон.

– Спасибо.

– Ну, пока, дорогая крестная.

– Пока, милая. Мне очень жаль. Особенно, – Верити с трудом договорила, – насчет истории со Свинглтри.

– Да. Брюс по сравнению с этим – фигня, – сказала Прунелла и добавила: – А какое было бы имя! Леди Свинглтри! Я тебя умоляю! – Она повесила трубку.

Ровно неделю спустя после этого разговора, в такой же спокойный тихий день, Верити услышала звонок в дверь и обнаружила на пороге очень высокого мужчину.

Он снял шляпу и спросил:

– Мисс Престон? Простите за беспокойство. Я офицер полиции. Моя фамилия Аллейн.

Впоследствии, когда он уже ушел, Верити подумала: странно, что ее первой реакцией на его появление не была тревога. В момент встречи ее просто поразил сам Аллейн – его голос, его утонченное лицо и его… она смогла найти для этого лишь одно подходящее слово – безупречность. Сначала она почувствовала недоумение, но тут же решила, что этот человек, должно быть, идет по следу Противного Клода. Мужчина сидел у нее в гостиной, положив ногу на ногу, сцепив ладони и глядя на нее своими блестящими светлыми глазами. Но когда он произнес: «Я хочу поговорить с вами о покойной миссис Фостер», Верити испытала шок и словно бы со стороны услышала собственный голос:

– А что, там что-то не в порядке?

– Скорее речь идет о том, чтобы убедиться, что это не так, – ответил он. – Это рутинный визит, как мы обычно говорим в таких случаях.

– Что-то выяснилось при… осмотре… простите, не могу вспомнить правильное слово.

– Аутопсия?

– Да. Как глупо было забыть.

– Можно сказать, что первопричина действительно там. Все оказалось немного сложнее, чем ожидалось.

После небольшой заминки Верити сказала:

– Вопросов, конечно, задавать не следует, да?

Он улыбнулся.

– Я всегда могу уклониться от ответа, но вообще вопросы положено задавать мне.

– Извините.

– Не за что. Вы можете спросить меня о чем хотите, если возникнет необходимость. А пока можно мне начать?

– Да, конечно.

– Первый мой вопрос касается комнаты миссис Фостер.

– В «Ренклоде»?

– Да.

– Я в ней не была.

– Не знаете, пользовалась ли она обычно чем-то вроде стеклянной капсулы, наполненной ароматическим маслом и закрепленной над настольной лампой?

– «Оазисом»? Да, она использовала такое приспособление в гостиной в Квинтерне, а иногда, думаю, и в спальне. Она это обожала и называла «балдеть от запаха».

– «Оазис», если это был он, для того и предназначен. Мне сказали, что запах до сих пор сохранился в шторах. А была ли у нее привычка пропустить стаканчик на ночь? Виски, например?

– Думаю, иногда она это делала, но любительницей выпить я бы ее не назвала. Отнюдь.

– Мисс Престон, я видел стенограмму ваших показаний на дознании, но, если не возражаете, хотел бы вернуться к разговору, который состоялся у вас с миссис Фостер в тот день на лужайке. Просто для того, чтобы выяснить, не было ли тогда ею сказано что-нибудь, в чем – если поразмыслить задним числом – можно было бы усмотреть намек на то, что она замышляет самоубийство.

– Ничего такого. Я сама много думала об этом. Ничего. – Произнося это, Верити поймала себя на том, что всей душой желает, чтобы что-то подобное было, и одновременно мысленно корит себя за то, что желает этого. «Я никогда в этом не разберусь», – подумала она и осознала, что Аллейн что-то ей говорит.

– Не могли бы вы просто вспомнить все, о чем вы с ней говорили? Пусть даже разговор был совершенно тривиальным, не относящимся к делу.

– Ну, она пересказывала мне гостиничные сплетни. Много говорила о… своем докторе, о его чудесных методах, о медсестре – сестре как-то-там, которую, по ее словам, бесило то, что она, Сибил, была у врача фавориткой. Но больше всего мы говорили о помолвке Прунеллы, ее дочери.

– Миссис Фостер нравился жених?

– Ну… она была расстроена , – сказала Верити. – Но… она часто расстраивалась. Думаю, справедливо будет сказать, что она вообще была склонна волноваться по пустякам.

– Она была нервным человеком?

– Да.

– Избалованным, можно сказать? – неожиданно спросил он.

– Ну, не без того, вероятно.

– Увлекалась мужчинами?

Он произнес это с таким любопытством, что Верити испуганно воскликнула:

– Вы слишком прямолинейны !

– Тем не менее догадка верна, уверяю вас, – сказал Аллейн.

– Вы, должно быть, слышали о завещании, – сказала Верити.

– И кто из нас теперь прямолинеен?

– Не знаю, – фыркнув, сердито ответила Верити, – почему я смеюсь.

– Между тем как на самом деле вы очень обеспокоены, да? Чем?

– Я не знаю. Все так запутанно. – Ее вдруг прорвало: – А я ненавижу , когда ничего не могу понять.

Она беспомощно уставилась на Аллейна. Тот кивнул и утвердительно хмыкнул.

– Видите ли, – снова начала Верити, – когда вы спросили, не говорила ли она чего-нибудь, что позволило бы заподозрить самоубийство, я сказала: «Нет». И если бы вы знали Сиб так, как знала ее я, вы бы тоже так считали. Но спроси вы меня, высказывала ли она вообще когда-нибудь что-нибудь подобное, я бы сказала – да. Однако – опять же если знать, что она была расположена повздорить, закатить истерику и кричать, будто жизнь не стоит того, чтобы жить, и она готова покончить с ней, – то все это воспринималось как представление. Мне часто казалось, что истинным призванием Сиб был театр.

– Вам виднее, – сказал Аллейн.

– Вы уже виделись с Прунеллой? Ее дочерью?

– Еще нет. Я читал ее показания. После вас как раз собираюсь заехать к ней. Не знаете, она дома?

– Должна быть. Но она часто ездит в Лондон.