Николай Свечин - Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко [СИ litres]

– Ну и устал же я! – сказал Сашка. – Этакий тяжёлый узел, да чуть ли ни через весь город пёр!

– А ты, Сашенька, отдохни тепереча, поработали и будет!

Сашка ухмыльнулся:

– Да, сработано чисто, что и говорить! Пускай-ка теперь поищут, опять в дураках будут!

Помолчав, он сказал:

– А хорошо бы пожрать, я что-то проголодался.

– Так что же? Я ужо! У меня в печке щи и мясо поставлены, я живо разогрею.

– А водка есть?

– Да, штоф под кроватью.

С этими словами Фенька двинулась к нам, но, толкнув своих людей, я быстро сорвал ситцевый полог, нас скрывавший, и мы втроём предстали перед обалдевшими от ужаса ворами. Фенька не растерялась и мигом кинулась к двери, но была немедленно схвачена агентами. Что же касается Сашки, то с ним произошло нечто невероятное: этот высокий здоровенный мужчина точно нежное женское создание плюхнулся от испуга в обморок, и был нами немедленно скован по рукам и ногам. Это неожиданное обморочное состояние поразило, должно быть, и самого Сашку. Позднее, сидя в тюрьме, он передал мне как-то записку, благодаря за присланный ему от меня чай и сахар, и приложил к ней довольно искусно вылепленную им распростёртую мужскую фигуру из чёрного хлеба с иронической надписью: «Сашка в обмороке».

Я немедленно послал агента за усиленным нарядом полиции, приказав ему на обратном пути арестовать и городового, и дворника. С явившимися людьми я принялся за обыск, и вскоре же под полом в подвале мы обнаружили целые склады всякого добра. Чего-чего тут только не было! И продовольствие, и галантерея, и десятки пар сапог, и кипы дорогих мехов, словом, Сашкина добыча за последние 2 месяца. Таким образом, одним ударом был не только ликвидирован вор, отравлявший так долго покой рижских обывателей, но и почти всё имущество жертв его многочисленных краж было возвращено по принадлежности.

На этот раз рижские газеты с удовлетворением отметили нашу работу, сказав несколько приятных слов и по моему адресу.

Я, как и всякий человек, обладаю многими недостатками, но моей природе свойственны и кое-какие добродетели: во-первых, я не играю, а во-вторых, я органически ненавижу коньяк. Игроком я не был отродясь, что же касается ненависти к коньяку, то эту добродетель я приобрёл значительно позднее, в зрелые годы. Случилось это так: как-то в Риге были назначены бега с наездниками, лошадьми, тотализаторами, словом, всё как следует. На ипподроме, как водится, толпа, а где толпа, там карманные воры не дремлют. Зная это, я в день бегов откомандировал усиленный наряд на ипподром, приказав моим людям смотреть в оба. К самому началу бегов прибыл и я для контроля моих агентов.

– На какую лошадь ставите? – такими криками встретили меня мои знакомые.

– Я? Ни на какую.

– Да почему же?

– Очень просто: я не игрок, да и в лошадях ничего не понимаю.

– Вот пустяки, чего тут знать? Ставьте на Рогнеду – верные деньги. Много не получите, так как все на неё играют. А если хотите слегка рискнуть, то ставьте на Бальтазара – у него тоже много шансов прийти и выдачи на него больше.

– Нет, Бог с ними: и с Рогнедой, и с Бальтазаром. Не желаю.

– Да бросьте же упрямиться, – приставали они.

Наконец, чтобы отвязаться, я согласился.

– Итак, вы на Рогнеду?

– Нет, у меня своя система.

И, закрыв глаза и покрутив в воздухе пальцем, я ткнул наудачу в программу. Мой ноготь впился в восьмой номер. Под ним значилась Брунгильда.

– Вот и отлично, я на эту немку и поставлю.

Моё заявление было встречено бурным хохотом:

– Брунгильда? Да это тяжёлая кобыла! Не то что первой, но и предпоследней не придёт.

Я почувствовал себя глупо, но почему-то многозначительно сказал:

– Посмотрим.

Взяв на Брунгильду один билет и уплатив за него 10 рублей, я пошёл в ложу. Взглянув на лошадей, я сразу сник: моя Брунгильда была удручающе безобразна, вершков на восемь, с длинной шеей. Спереди – жирафа, сзади – битюг, а в ансамбле не то слон, не то дредноут. Её несуразность особенно ярко подчёркивалась на фоне грациозных тонконогих пляшущих лошадок. Я вздохнул, но делать было нечего.

С утра пасмурное небо к началу бега заволоклось тучами, и хлынул ливень, быстро превративший дорожку в кашу. Лошадей долго не пускали, выстраивали, выравнивали. Наконец, был дан сигнал, и лошади были пущены. Здесь в мою судьбу поистине вмешалось небо. Все эти поджарые хрупкие кровки и полукровки, обычно показывавшие большую резвость, сразу утеряли свои достоинства: комья грязи, густо облеплявшие колёса беговых дрожек, скользкий и липкий от дождя грунт – всё это полупарализовало нервных породистых лошадей, но ничуть не отразилось на моей Брунгильде. Уверенно выбрасывая свои толстые ножищи, она пёрла как танк, с лёгкостью влача за собой и дрожки, и наездника. Быстро обогнала она всех конкурентов и, оставив их далеко за собой, прибыла к старту, потрясая землю. На неё оказалось поставленными всего два билета – хозяина и мой. Мне выдали 750 рублей. Друзья и приятели, устроив мне овацию, наперерыв называли меня счастливчиком. Тут мне пришла мысль подшутить над этими горе-знатоками:

– Эх вы, – сказал я им, – как погляжу на вас, вы сущие дети, а ещё мните себя лошадниками. Вот вы называете меня счастливчиком, а не догадываетесь, что перед вами истинный и тонкий знаток лошадей. Моя победа не пустой случай, а плод долгой работы, изучения и обдумывания. Я играл почти наверняка, но как истинный игрок вам слова не сказал. Разве могла моя Брунгильда не прийти первой? Взгляните хорошенько на её конкурентов (тут я постарался припомнить все мне известные приблизительно лошадиные термины). У Рогнеды слабо развит правый сек, Бальтазар страдает иногда лёгким запалом, у Красавчика из-под третьего ребра выпирает печень, у Леди (тут я на минуту запнулся) – ящур на правой ноге. Им ли побить Брунгильду?

Меня внимательно слушали. Окрылённый успехом, я продолжал:

– Поверьте, часто у лошадей, как и у людей, наружность обманчива. Брунгильда некрасива, спорить не буду, но аттестат её отменный. Её прабабка Мисс – кембриджского завода и не раз брала призы в Лондоне, а прадед Сервантес – чистейших арабских кровей. Таким образом, у Брунгильды пятнадцать-шестнадцать кровей. Она храбра, вынослива, в дождь не сбоит («сбоит» мне представлялось вроде как бы «знобит»). И, повторяю, я знал, что она выйдет победительницей бега.

Мои приятели почтительно выслушали эту лекцию, а затем потребовали вспрыснуть удачу. Я охотно согласился, и тут же в беговом буфете мы пристроились. Меня уверили, что на бегах обычно пьют коньяк. Я поверил, и немедленно на столе появились и «Шустов», и «Мартель», и «Хеннесси», и «Наполеон». Выпив рюмок по десяти, мы сделали перегородку шампанским – «Монополь», «Мумм», «Аи», «Клико», «Кристал», а там принялись за финьшампань до бесконечности. Что было дальше – не знаю, но с того достопамятного дня я, человек не очень злой по природе, всеми фибрами души ненавижу это «зелье», и теперь, когда иногда в поле моего зрения появляется коньячная бутылка (что, впрочем, в эмиграции случается редко), я неудержимо начинаю «сбоить».