Николай Свечин - Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко [СИ litres]

– У нас, ваше сиятельство, не всё благополучно.

– Что такое, что случилось?

– Пропала серебряная братина.

– Как пропала?! Что за вздор!

– Точно так, ваше сиятельство, я сам ума не приложу, а только исчезла-с. Я самолично отпускал музыкантов. Каждый из них мимо меня прошёл и унести вазы не мог. Ведь вещица, слава Тебе, Господи, немаленькая, в карман не спрячешь. Опять же, у каждого солдата по инструменту в руках, да и время жаркое, солдатики были в мундирах, без шинелей.

Я приказал поискать во всём доме, но результатов никаких. Приказал не выпускать из дому нанятых лакеев до моего возвращения, а сам чуть свет помчался к вам. Ради бога, приложите все силы к розыску столь дорогой для меня вещи.

Подумав, я спросил:

– Не говорил ли вам дворецкий, когда в последний раз он видел пропавшую вещь?

– Да, он мне сказал, что часа в 4 утра, когда ещё оставалось лишь человек шесть-семь из самой близкой родни, он, проходя по залу, видел ещё ковш на месте, пропажу же он обнаружил минут через 10-15 после ухода оркестра.

– Таким образом, ваша ваза похищена кем-либо из музыкантов, не правда ли?

– И да, и нет. Да – потому что никто другой не мог её похитит. Нет – потому что я дворецкому заранее отдал приказ самым внимательным образом следить за каждым уходящим солдатом, старательно пропуская каждого из них по очереди мимо себя. Оркестр был не струнным, инструменты без футляров. Да и в какой футляр запрячешь этакую глыбу металла?

– В дворецком вашем вы уверены?

– О да! Как в нём, так и в моих лакеях. Все они служат у меня чуть ли не по двадцать лет. Лакеи же из Английского клуба из дому не выходили, да и сейчас, так сказать, сидят у меня под арестом. Поиски же во всём доме, повторяю, ни к чему не привели. Между тем пропавшая ваза не иголка, и спрятать её довольно мудрёно.

Помолчав, я сказал:

– С вашего разрешения я всё же отправлю к вам трёх-четырёх агентов для детального обыска, а там посмотрим.

Я записал адрес князя, и мы расстались.

К вечеру вернулись мои люди, не добившись, в сущности, ничего: весь деревенский дом князя был ими обшарен, вся прислуга старательно допрошена, но новых данных никаких. Если до этого времени я и мог ещё подозревать, предполагая, что одному из них, быть может, удалось вынести или выбросить как-нибудь похищенную вазу сообщнику, поджидавшему под окнами дома, то теперь и это предположение отпадало, так как дворецким и старыми слугами князя было в точности удостоверено, что ни одни из нанятых лакеев от 3½ до 4½ часов не отлучался из столовой и буфетной, убирая столы и посуду после ужина. Ваза же, как известно, исчезла именно в этот промежуток времени. Таким образом, подозрение против музыкантов усиливалось.

Вызвав к себе капельмейстера Н-ского полка, я спросил, не ловил ли он в воровстве кого-либо из своих музыкантов. Он не без достоинства ответил:

– Помилуйте! Никогда!

Я попросил его дать мне список тех учреждений и частных домов, в которых ему приходилось играть с оркестром за последние три месяца. Он дал мне пять-шесть адресов.

– Я имею некоторое основание полагать, что в вашем оркестре не всё обстоит благополучно, и если вы дорожите его репутацией, то для пользы дела не сообщайте вашим музыкантам о нашей беседе. Я наведу ещё дополнительные справки и, быть может, вынужден буду опять вызвать вас.

– Я всегда к вашим услугам, – ответил он.

По данным мне адресам я навёл справки, что с месяц тому назад в Серебряном Бору на одной из богатых дач московского коммерсанта Ясюнинского после расшибательной вечеринки всё с тем же злополучным оркестром пропала из гостиной ценная ваза старого Севра, и что, не желая поднимать истории, хозяева воздержались от заявлений. Теперь из подробных допросов выяснилось, что ваза пропала также при весьма странных обстоятельствах: Ясюнинские также подозревали музыкантов, но не были столь категоричны.

– Может, оно, конечно, и солдатики, а, может быть, и деверь с евонными повадками, всё возможно…

Получив, так сказать, косвенное подтверждение своих подозрений, я решил приняться за оркестр. Вновь вызвав к себе капельмейстера, я рассказал ему и про серебряную братину, и про Севрскую вазу и заявил, что его помощь мне решительно необходима:

– С разрешения командира полка и при вашем содействии в ваш оркестр будет включён мой агент, виртуоз на альте, он послужит у вас месяц-другой, понаблюдает, а там увидим, но помните – вы службой своей отвечаете за соблюдение тайны.

Так и было сделано: я съездил к командиру полка, рассказал ему о тени, бросаемой на его оркестр, предложил свои меры, получил от него санкцию, и дня через три в оркестре полка появился бравый щеголеватый солдат с лихо закрученными усами а-ля Вильгельм, с серебряным кольцом на мизинце и медным инструментом приятного тона.

Результатов ждать пришлось недолго. Недели через две агент, выложив мне на стол скрипку, рапортовал:

– Это, господин начальник, Стейнер 1774 года. Вчера эта скрипка похищена одним из музыкантов. Вор арестован с поличным и привезён мной сюда.

Дело было так.

Этой ночью наш оркестр был приглашён в один из особняков, значащийся под 38-м номером на Арбате. Играли мы часов до 4. Перед самым уходом нас угостили на славу. Отвели в буфетную комнату и не только накормили, но и вволю напоили, так что, придя из буфетной в зал, многие из нас заклевали носом. Я хоть пил немного, а представился будто совсем спящим. Однако не сплю, а наблюдаю, так как знаю, что пропажи в прежних домах совершались именно под самый конец вечера, так сказать, перед уходом. Кончили мы последний кадриль, и господин капельмейстер говорит:

– Ну, братцы, передохните хорошенько, а там отжарим последний вальс, и айда домой.

Солдаты положили инструменты, да и вышли: кто на двор покурить, а кто просто ноги поразмять. Гляжу только, остались «турецкий барабан» да «флейта». Я же прислонился к стене, уселся на стуле и будто заснул. Переглянулась «флейта» с «барабаном», о чём-то пошептались, и затем «флейта» шмыгнула в соседнюю гостиную, а его сообщник, обхватив барабан, как-то повернул его край и, сняв один бок, будто у ёлочной бонбоньерки, отвалил крышку. В это время появилась «флейта» и, косясь на меня, подскочила к приоткрытому барабану, сунула в него откуда-то взявшуюся скрипку, после чего барабан был приведён в обычный вид. Правда, в последнем вальсе гудел он не совсем обычно, но барабанщик налегал больше на медные тарелки, да и позднее время, выпитое вино, словом, сошло незаметно.

Получив расчёт и захватив инструменты, мы ушли. Ушёл как ни в чём не бывало и барабанщик, неся на спине свою бонбоньерку с драже.

Едва вернулись мы в казармы, как, вызвав двух городовых, я задержал и «барабан», и «флейту», отобрав в присутствии всех музыкантов у барабанщика скрипку.