Агата Кристи - Пять поросят

– Время идет, не так ли?

– Слишком быстро, – вздохнул Мередит Блейк.

– Как вы могли убедиться из письма мисс Крейл, которое я вам показал, она с огромным нетерпением ждет любых материалов, чтобы подробнее узнать о печальных событиях прошлого.

Мередит Блейк сказал немного рассерженно:

– Зачем? Зачем снова ворошить все это? Лучше все забыть.

– Вы так говорите, мистер Блейк, потому что в деталях знаете обо всем. Однако подумайте о мисс Крейл, которой не известно ничего, кроме официальных сообщений…

Мередит Блейк болезненно содрогнулся:

– Да, я забыл! Бедный ребенок! Какое у нее ужасное состояние! Пережить такое потрясение! Одни жестокие, немилосердные отчеты о процессе чего стоят!

– Правду, – сказал Эркюль Пуаро, – не всегда можно изложить юридически. Некоторые полузабытые вещи иногда многое значат. Эмоции, чувства, характеры участников драмы, смягчающие вину факторы…

Пуаро умолк, а его собеседник заговорил с воодушевлением, словно артист, который в конце концов получил желанную возможность сказать свою реплику:

– Смягчающие обстоятельства… Именно так! Если когда-нибудь и существовали смягчающие обстоятельства, так именно в случае, о котором мы говорим! Эмиас Крейл был моим старым другом. Его семья и моя дружили на протяжении многих лет. Но, честно говоря, его поведение весьма шокировало. Он был настоящий художник, и этим, наверное, все объясняется. Но бесспорно и то, что своими поступками он сам отчасти создал такую ситуацию, о которой любой порядочный человек и подумать страшился.

– Весьма интересно! Меня заинтриговала ситуация, о которой вы говорите, – заметил Пуаро. – Ведь светский человек обычно не хвастает своими успехами у женщин.

Мягкое, нерешительное лицо Блейка будто озарилось:

– Да, все дело в том, что Эмиас никогда не был обыкновенным человеком! Видите ли, он живопись ставил на первое место. Я лично не могу понять этих так называемых людей искусства и, наверное, никогда не пойму вполне. Я немного понимал Крейла, потому что я знал его близко. Его родные были такими же людьми, как и мои, и во многих отношениях Крейл был верен нашим традициям. Но там, где начиналось искусство, он уже не подходил под стандарты. Потому что он, видите ли, не был любителем – о нет! совсем нет! – он был художником первой величины. Кое-кто говорит, что он был гений. Возможно. Но он всегда казался каким-то… неуравновешенным. Когда он работал над какой-нибудь картиной, тогда ничто постороннее не могло его интересовать. Он был словно под гипнозом и, пока не заканчивал полотна, не выходил из этого состояния.

Блейк выжидающе посмотрел на Пуаро, и тот утвердительно кивнул.

– Вы понимаете меня! Эмиас был влюблен в девушку, хотел жениться на ней, он готов был ради нее оставить жену и ребенка. Он начал писать портрет Эльзы и хотел закончить картину. Кроме картины, не существовало ничего. А это было нестерпимо для обеих женщин.

– Понимала ли хоть одна из них его состояние? – спросил Пуаро.

– Да. Я считаю, что Эльза некоторым образом его понимала. Она восхищалась его живописью. Но, конечно, положение у нее было сложное. Что же касается Кэролайн… Кэролайн была всегда дорога мне. Было время, когда я… когда я собирался жениться на ней. Но эта надежда исчезла в зародыше. Я оставался для Кэролайн, если можно так выразиться, преданным слугой.

Пуаро задумчиво кивнул в знак согласия. Он почувствовал, что этот старомодный стиль как нельзя лучше выражает сущность Мередита Блейка, человека, способного беззаветно служить даме сердца. Даже без надежды на ответное чувство.

Взвешивая каждое слово, детектив сказал:

– Наверное, равнодушное отношение Крейла к ней возмущало вас.

– Злило! Да! Я даже как-то раз укорял Эмиаса.

– Когда это было?

– Днем раньше тех событий. Они заглянули ко мне на чашку чаю. Я отвел Крейла в сторону и высказал ему свое мнение. Вспоминаю даже – я ему сказал, что он ведет себя нечестно в отношении обеих женщин.

– Так ему и сказали?

– Именно так. У меня сложилось впечатление, что он не понимает сложность ситуации.

– Возможно, вы и правы.

– Я сказал ему, что его поведение ставит Кэролайн в совсем нетерпимое положение. Если он надумал жениться на той девушке, то не должен был приводить ее в дом и тем паче допускать, чтобы она трезвонила об этом, бросала в лицо Кэролайн оскорбительные слова. Я сказал, что все это ужасно, гадко.

Пуаро спросил с очевидным интересом:

– И что же он ответил?

Мередит Блейк казался разочарованным.

– Он сказал: «Кэролайн придется перетерпеть».

Эркюль Пуаро свел брови.

– Ответ не совсем уместный!

– Я счел его оскорбительным и, выйдя из себя, сказал, что поскольку он не любит свою жену, то ему, естественно, совсем безразличны ее страдания. Однако, спросил я, почему он не думает также и об Эльзе? Разве он не понимает, что это и для нее плохо? Эмиас ответил, что Эльзе также придется перетерпеть. Еще и добавил: «Ты никак не хочешь понять, Мередит, что вещь, над которой я сейчас работаю, лучше всего, что я до сих пор сделал. Она прекрасна, поверь мне. И ссоры ревнивых женщин не могут мне повредить ни в коем случае!»

Было больно это слышать. Я сказал ему, что, наверное, он лишился элементарного достоинства. Живопись, мол, – это еще не все. Но он меня прервал: «Нет, для меня – все!»

Я был чрезвычайно разгневан и сказал, что его отношение к Кэролайн унижает ее, Кэролайн с ним несчастна. Он ответил мне, что знает об этом и сочувствует ей. Вы только подумайте – сочувствует! «Знаю, Мередит, – продолжал он, – что ты мне не веришь, но это правда. Я устроил Кэролайн тяжелую жизнь, и она все терпит, словно святая. Но она знает, чего от меня можно ждать. Я ей честно сказал с самого начала, что я эгоистичный, растленный тип».

Тогда я сказал Эмиасу, что он не должен разрушать семью. Напомнил о ребенке и обо всем другом, над чем ему следует подумать. Это, мол, вполне понятно, что такая молодая девушка, как Эльза, может вскружить мужчине голову, но для ее же блага ему следует порвать с ней. Она слишком молода, бросилась бездумно в его объятия, но потом, возможно, будет горько жалеть. «Не можешь ли ты опомниться, – спросил я, – порвать с нею окончательно и вернуться к жене?»

– И что же он ответил?

– Он немного растерялся. Похлопал меня по плечу и сказал: «Эх, чудесный ты парень, Мередит, но слишком сентиментальный! Обожди, закончу картину, и ты убедишься, что я прав». – «Пошли к черту картину», – сказал я. А он улыбнулся и ответил, что даже все истерички Англии, вместе взятые, не могли бы добиться этого. Я высказал мысль, что с его стороны было бы значительно тактичнее скрывать свои планы от Кэролайн, пока не будет готова картина. Он сказал, что это не его вина, Эльза настояла. На мой вопрос: почему? – он ответил, что Эльза вбила в голову, что иначе, мол, будет нечестно. Она хотела, чтобы все было ясно, открыто. Конечно, с одной стороны, это можно было понять. И даже извинить.