Агата Кристи - Пять поросят

Я не видела, когда Кэролайн брала цикуту. Я хочу быть честной и поэтому признаю, что, возможно, ее рассказ о намерении покончить самоубийством и правдив. Но по правде говоря – я не верю. По-моему, она была женщина чрезвычайно ревнивая и эгоистичная. Женщина, которая не хочет выпускать из своих рук ничего из того, что она считает своим. Она считала Эмиаса своей собственностью и готова была скорее убить его, чем отпустить навсегда к другой женщине. Мне кажется, она тогда же и приняла решение убить его. И по-моему, рассказ Мередита о свойствах цикуты подсказал ей способ осуществить задуманное. Она была жестокая и мстительная женщина, даже злая. Эмиас всегда помнил об этом. Я этого не знала.

На следующее утро у нее состоялось последнее объяснение с Эмиасом. Я слыхала его с веранды. Он держался прекрасно – терпеливо, спокойно; убеждал ее быть благоразумной, говорил, что ему слишком дороги и она, и ребенок, что он будет их любить и сделает все, чтобы обеспечить их будущее. Вдруг он посуровел: „Но пойми, я все равно женюсь на Эльзе, и ничто меня не сможет остановить! Мы всегда считали, что нельзя лишать человека свободы“. Тогда Кэролайн заявила: „Делай как знаешь. Я предупредила тебя“. Голос у нее был спокойный, но с какими-то странными нотками. „Что ты хочешь этим сказать?“ – спросил Эмиас. „Ты мой, и я не собираюсь тебя отпускать. Я скоре убью тебя, чем позволю тебе уйти к этой женщине…“ В этот момент я увидела Филиппа Блейка, который шел вдоль террасы. Я встала и пошла ему навстречу, мне не хотелось, чтоб он слышал их разговор.

Немного погодя Эмиас вышел из дома и сказал, что надо торопиться с картиной. Мы спустились вниз, на „батарею“. Он почти ничего не рассказывал. Заметил только, что с Кэролайн не так-то просто о чем-то договориться, но не стал больше говорить об этом. Он хотел сосредоточиться на работе. „Еще день – и картина будет закончена, – сказал он. – И это лучшее, что я сделал, Эльза. Даже если оно создано ценою крови и слез“.

Позднее я пошла взять свой пуловер, так как подул холодный ветер. Возвратившись, застала Кэролайн. Я подумала, что она пришла сделать последнюю попытку убедить Эмиаса. Там были также Филипп и Мередит. Эмиас сказал, что его мучит изжога и что он выпил бы чего-нибудь. Кэролайн обещала принести ему пива из холодильника. Вполне естественным, даже дружеским тоном! Вот актриса! Она уже тогда знала, что хочет сделать!

Минут через десять она возвратилась с пивом. Эмиас писал. Кэролайн налила стакан и поставила возле него. Никто из нас на нее не смотрел. Эмиас работал, а я не могла менять своей позы. Эмиас по привычке опрокинул одним духом стакан, сморщился и пожаловался, что у пива противный привкус, но, во всяком случае, оно хоть холодное. Даже при этих словах у меня не возникло никакого подозрения. Я рассмеялась и сказала ему шутя: „Это все твоя печень“.

Увидев, что он выпил, Кэролайн ушла. Прошло минут сорок, когда Эмиас начал жаловаться на онемение и боль. Он сказал, что это, наверное, легкий приступ ревматизма.

Эмиас всегда нетерпимо относился к любому недугу и никогда ни на что не обращал внимания. Тут же он весело сказал: „Старость, наверное. Ты заполучила старика, который трещит по всем швам, Эльза!“ Но я заметила, что он как-то странно, одеревенело передвигает ноги и раза два сморщился. У меня и мысли не было, что это не ревматизм. Затем он присел на скамью и несколько раз вставал, чтоб сделать новую серию мазков на полотне. Так он иногда поступал во время сеансов. Он сидел и внимательно поглядывал то на меня, то на полотно. Порой это продолжалось свыше получаса, так что на этот раз не удивило меня.

Я услыхала гонг, приглашавший к ленчу. Эмиас заявил, что не пойдет наверх, что ему ничего не надо. И это тоже было обычно для него. К тому же он не хотел встречаться с Кэролайн за столом.

За мной пришел Мередит Блейк. Он обратился к Эмиасу, но Эмиас только что-то проворчал. Мы направились с Мередитом к дому, а его оставили. Оставили, чтобы он умирал один. Я мало видела болезней в своей жизни, я мало знала о них. Мне показалось, что все это у Эмиаса только капризы художника. Если бы я знала, если бы я могла понять, возможно, врач и сумел бы его спасти… О боже, почему я не поняла?

Зачем думать об этом сейчас? Я была слепа и глуха, не смогла понять!

Немного еще осталось рассказывать.

Кэролайн и гувернантка спустились туда после ленча. Мередит пошел за ними. Но он сейчас же прибежал назад, сказал, что Эмиас умер. Тогда я все поняла. Поняла, что это сделала Кэролайн. Я все еще не думала о цикуте, подозревала, что если она пошла вниз, то застрелила или зарезала его. Я хотела броситься на нее, убить ее… Как она смогла это сделать? Как смогла? Проклятая женщина!..

Я ненавижу ее! Ненавижу и сегодня!

Ее даже не повесили. А стоило! Даже виселицы для нее было бы мало.

Я ненавижу ее!.. Ненавижу!.. Ненавижу!..»

На этом заканчивалось письмо леди Диттишем.

«Уважаемый мсье Пуаро!

Я посылаю Вам описание событий, участником которых я была. Буду вполне откровенна и ничего не скрою. Вы можете показать это Карле Крейл. Вероятно, это ее огорчит, но я всегда стояла за истину. Надо иметь смелость смотреть правде в глаза. Без этой смелости жизнь напрасна. Больше всего зла нам приносят те, кто, желая нас защитить, прячут правду.

«Мое имя – Сесили Уильямс. Я была принята на работу миссис Крейл как гувернантка ее сестры по матери Анджелы Уоррен. Мне тогда было сорок восемь лет. Я приступила к работе в Олдербери – очень хорошее поместье в Саут-Девоне, которое на протяжении жизни многих поколений принадлежало семейству Крейл. Я знала, что мистер Крейл – известный художник, но мы с ним познакомились только после моего приезда в Олдербери. В доме жили мистер и миссис Крейл, их маленькая дочка, Анджела Уоррен (тогда девочка тринадцати лет) и двое слуг, которые много лет служили у Крейлов.

Моя ученица оказалась интересным и многообещающим ребенком, с яркими способностями. Мне было приятно работать с ней. Немного взбалмошная и недисциплинированная, но эти недостатки в большинстве случаев есть результат высокого интеллекта, а я всегда предпочитала учениц и с умом и с характером. Избыток жизненных сил можно направить в нужную сторону. И я убедилась, что Анджела все же способна подчиниться определенной дисциплине. Она была некоторым образом избалована слишком снисходительной миссис Крейл. Влияние же мистера Крейла вряд ли, на мой взгляд, было особенно желательным. Иногда он потакал ей, а иногда становился слишком строгим. Он человек со многими недостатками, человек настроения, на что, наверное, повлиял его бурный темперамент художника.