Артур Дойль - Собрание сочинений: В 12 т. Т. 3: Собака Баскервилей

Говорят, что адвокат, в понедельник основательно подготовленный к допросу даже самого осведомленного в данной области свидетеля, легко расстается с невольно приобретенными знаниями еще до конца недели. Нет, я, конечно, не стал специалистом по гончарному производству. Но весь тот вечер и всю ночь с небольшим перерывом для сна, а также следующее утро я усердно трудился, как губка впитывая полезную информацию и заучивая на память каждое имя. Я научился различать стиль великих китайских керамистов, постиг тайну циклического календаря, узнал о марках [35] Марки — клейма гончарных мастеров с указанием даты изготовления сосудов по циклическому календарю, которые ставились на внешней стороне днища. Хуньу [36] Хуньу и Юнлэ — название годов правления (иногда в литературе — девизы) китайских императоров династии Мин: Чжу Юань-Чжана и Чжу Ди, соответствуют 1368–1398 и 1402–1424 гг. по григорианскому календарю. и сочинениях Тан Иня [37] Тан Инь — инспектор казенных мастерских во второй четверти XVIII в., автор трудов по гончарному производству. , проникся любовью к шедеврам Юнлэ и чудесным примитивам периодов Сун и Юань [38] Примитивы периодов Сун и Юань — автор, очевидно, имеет в виду относительную простоту оформления изделий этого времени (соответственно X–XIII и XIII–XIV вв.) по сравнению с керамикой периода Мин (XIV–XVII вв.). .

На следующий день я предстал перед Холмсом. В нарушение постельного режима и на удивление всякого, кто следил за сводками о состоянии его здоровья, Холмс удобно расположился в своем любимом кресле, подперев рукой голову, по-прежнему покрытую толстым слоем бинтов.

— Ба, Холмс! — удивился я. — Если верить газетам, вы одной ногой уже в могиле.

— Пусть верят, кому надо, — ответил Холмс. — Итак, Уотсон, урок выучили?

— Во всяком случае, я учил.

— Хорошо. А поддержать разговор на эту тему сможете?

— Думаю, да.

— Дайте-ка мне с камина вон ту коробочку.

Холмс достал из коробочки какой-то небольшой предмет, аккуратно обернутый в тонкий восточный шелк. Под шелком оказалось маленькое изящное блюдце изумительного темно-синего цвета.

— Будьте осторожны, Уотсон, это подлинник. Настоящая «яичная скорлупа». Изготовлено во времена династии Мин.

Такое и на аукционе Кристи не всегда встретишь. А весь сервиз стоил бы баснословную сумму, впрочем, сомневаюсь, есть ли он вообще где-нибудь, кроме императорского дворца в Пекине. Увидав такую вещицу, истинный знаток навсегда потеряет покой.

— И что же мне с ней делать?

Холмс вручил мне карточку, на которой было напечатано: «Д-р Хилл Бартон, Хаф-Мун-стрит, 369».

— Это ваше имя на сегодняшний вечер, Уотсон. Вам предстоит нанести визит барону Грюнеру. Я знаю его привычки. В половине девятого он, вероятнее всего, будет свободен. О своем визите заранее известите его запиской, в которой, между прочим, сообщите, что хотите показать ему уникальный экземпляр из фарфорового сервиза периода Мин. Назовитесь врачом, по этой части трудностей у вас не будет. Итак, вы — коллекционер, сервиз попал к вам в руки, и, зная об увлечении барона вещами подобного рода, вы не прочь уступить ему сервиз по сходной цене.

— Как высока она может быть?

— Резонный вопрос, Уотсон. Незнание стоимости собственного товара подрывает репутацию продавца. Блюдце я получил от сэра Джеймса, но в действительности оно принадлежит, насколько я понимаю, все тому же «доверителю». Без преувеличения можно сказать, что равного ему нет в мире.

— А если предложить, чтобы его оценили специалисты?

— Превосходно! Вы сегодня в ударе, Уотсон. Предложите какой-нибудь аукцион, Кристи или Сотби. Положим, сами назвать цену вы не решаетесь из деликатности.

— Что, если он меня не примет?

— Примет, в этом можете не сомневаться. Он совершенно помешан на коллекционировании, тем более что речь идет о той области, в которой он признан крупным специалистом. Присядьте, Уотсон, я вам сейчас все продиктую. Так, ответа требовать не станем. Напишем просто, что вы собираетесь прийти и с какой целью.

Послание получилось замечательное — краткое, учтивое и возбуждающее любопытство коллекционера. Депешу отправили барону с курьером. В тот же вечер с драгоценным блюдцем в руках и визитной карточкой на имя доктора Хилла Бартона в кармане я вышел из квартиры Холмса. Так началось это рискованное предприятие.

Роскошный дом с прекрасным парком вокруг свидетельствовал о немалом состоянии барона. Длинная извилистая аллея, по краям обсаженная редким кустарником, вывела меня на огромную гравийную площадь с античными статуями. Поместье строилось в лучшие времена по заказу какого-то южноафриканского «золотого короля», так что здание, вытянутое и приземистое, с башенками по углам, вид имело очень внушительный, хотя, конечно, в архитектурном отношении трудно представить что-нибудь более ужасное. В дом меня впустил дворецкий, благообразной внешности которого позавидовал бы иной епископ. Затем я был передан в распоряжение ливрейного лакея, и уж только тот отвел меня к барону.

Грюнер стоял у раскрытого шкафа между окон, того самого, в котором хранилась часть его коллекции. Когда я вошел, он обернулся. В руках у него была небольшая коричневая чаша.

— Садитесь, пожалуйста, доктор, — сказал он мне. — Вот, знаете, осматриваю свои сокровища и размышляю над вашим предложением. Кстати, полюбопытствуйте, изготовлено во времена династии Тан — седьмой век. Уверен, более тонкой работы вы не встречали. Какое богатство цвета! А блюдце, о котором шла речь, у вас с собой?

Бережно развернув редкостный экземпляр минского фарфора, я вручил его барону. Грюнер сел за стол, придвинул лампу — уже начинало смеркаться, — и принялся за изучение блюдца. Мне тем временем представилась возможность рассмотреть поближе его самого.

Нужно отдать должное его необычайной красоте: в этом отношении репутация барона была вполне заслуженной. Он отнюдь не отличался богатырским телосложением, но вместе с тем фигура его была изящной и спортивной. На лице, по-восточному смуглом, — большие и темные глаза. Их томный взгляд не мог не вызвать у женщины откровенное восхищение. Черные как смоль волосы великолепно сочетались с небольшими ухоженными усиками. Черты его лица были, в общем, правильными и даже приятными. Исключение составляли только прямые тонкие губы. Пожалуй, нельзя по-другому представить себе губы убийцы — жестокие, безжалостные, плотно сжатые, наводящие ужас, словно безобразная рана на лице. Грюнер не случайно носил усы — с их помощью он пытался скрыть этот сигнал роковой опасности, которым природа предупреждала его жертвы. Голос его располагал к беседе, а манеры были безупречны. По виду я не дал бы ему больше тридцати, хотя, как выяснилось впоследствии, барону было сорок два года.