Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Когда прозвучали эти зловещие слова, собрание затихло, лица омрачились. Чистильщики были до того всемогущи и действовали до того нагло, что мысль о каре никогда не появлялась в их умах. А теперь, предвидя возможность наказания, похолодели даже самые удалые из них.

– Советую, – продолжал Моррис, – меньше прижимать мелочь. В тот день, когда все мелкие владельцы будут изгнаны отсюда, могущество нашего общества сломится.

Неприятные истины не нравятся. Едва говоривший опустился на свое место, раздались гневные восклицания.

Макгинти выпрямился, лицо его было мрачным.

– Вы всегда каркали, брат Моррис, – сказал он. – Пока участники ложи сплочены, никакие силы в Соединенных Штатах не коснутся их. Разве мы уже не доказывали это? Я полагаю, что крупные компании найдут более удобным платить нам, нежели бороться. Однако, братья, – говоря это, Макгинти снял с себя бархатную шапочку и красный лоскут, – ложа окончила очередные дела. Правда, остается еще один маленький вопрос, о котором можно упомянуть перед расставанием. Теперь наступило время для братской закуски и пения.

Удивительна человеческая природа! Зал наполняли люди, привыкшие к убийству, действующие не задумываясь, не испытывая сострадания к рыдающей вдове или беспомощным детям, а между тем, нежная или трогательная мелодия волновала их до слез.

У Макмурдо был прекрасный тенор, и если бы он раньше не заслужил расположения ложи, в братьях пробудились бы добрые чувства к нему после того, как он спел песни «Я сижу на изгороди, Мэри» и «На мелях алландских вод». В первый же вечер новый брат стал одним из самых популярных Чистильщиков. Однако для того, чтобы человек стал достойным деятелем ассоциации, требовались и другие качества, кроме умения занимать общество. И еще до конца вечера Джон обнаружил их. Бутылка с виски несколько раз обошла вокруг стола, лица братьев раскраснелись, их умы были готовы на злодеяния. И именно в это время глава ложи снова обратился к ним, сказав:

– Ребята, в городе живет человек, которого следует укротить, и это должны сделать вы. Я говорю о Джемсе Стенджере, редакторе «Герольда». Читали, что он опять написал о вас?

В зале послышались проклятия. Макгинти вынул из жилетного кармана газету.

– «Закон и порядок» – это заглавие статьи. Дальше идет:

«В угольной и железной области царит террор. Со времени первых убийств прошло двенадцать лет, и это время доказало существование у нас преступной организации. Преступления не прекращаются, и теперь дошли до такой степени, что делают нас отвратительными для всего цивилизованного мира. Разве ради таких результатов наша великая родина принимает в свое лоно чужестранцев, бегущих от европейского деспотизма? Разве гостеприимство им оказывается для того, чтобы они превращались в тиранов для людей, давших им пристанище? Имена преступников известны. Их организация существует открыто. Долго еще мы будем терпеть такое положение вещей? Неужели нам вечно предстоит жить…»

Пожалуй, хватит читать эту дрянь, – произнес председатель, бросая бумагу на стол. – Вот как он говорит о нас, и я спрашиваю: как мы должны поступить с ним?

– Убить его! – раздалось несколько восклицаний.

– Я протестую, – сказал брат Моррис. – Повторяю, братья, наша рука слишком сильно давит долину, и наступит время, когда отдельные люди соединятся во имя самообороны и раздавят нас. Джемс Стенджер – старик. Его уважают в городе и округе. Если он будет убит, весь штат взволнуется.

– Стоит мне поднять палец, – сказал Макгинти, – и я соберу двести человек, которые очистят весь город. – И вдруг, усилив голос и грозно сдвинув свои черные густые брови, он произнес: – Смотрите, брат Моррис, я слежу за вами уже не первый день. У вас самого нет смелости, и вы стараетесь лишить мужества других. Плохо вам придется, когда ваше имя появится в моих списках, а мне начинает казаться, что я скоро внесу его в мою памятную книгу.

Моррис смертельно побледнел, его колени стали подгибаться, и он бессильно опустился на стул. Его дрожащая рука подняла стакан, и прежде, чем ответить, он сделал несколько глотков.

– Прошу прощения у вас, почтенный мастер, и у всех братьев, если я сказал больше, чем следовало. Вы все знаете, что я верный брат и боюсь только, чтобы с ложей не случилось чего-нибудь дурного. Именно этот страх заставил меня произнести неосторожные слова. Однако я больше доверяю вашим суждениям, достопочтенный мастер, нежели своим собственным, и обещаю, что никогда больше не погрешу в этом смысле.

Слушая смиренные слова Морриса, Макгинти перестал хмуриться.

– Отлично, брат. Мне самому было бы грустно, если бы пришлось дать вам урок. Но пока я занимаю свое место, мы должны хранить единство как в словах, так и в делах. А теперь, ребята, – продолжал он, оглядывая общество, – вот что я скажу вам: если мы накажем Стенджера в полной мере, это навлечет на нас большие неприятности. Издатели и редакторы держатся друг за друга, и в случае его смерти все газеты в штате поднимут крик, взывая к полиции и войскам. Тем не менее, вы можете хорошо проучить его. Вы согласны взять это на себя, брат Бальдвин?

– Конечно, – охотно вызвался молодой человек.

– Сколько товарищей вы возьмете с собой?

– Пятерых. Пойдут Гойер, Менсель, Сканлен и двое Вильбайев.

– Я обещал новому брату, что он тоже пойдет, – заметил председатель.

Тед Бальдвин посмотрел на Макмурдо, и его взгляд показал, что он не простил и не забыл.

– Пусть идет, если хочет, – мрачно сказал Тед. – Этого довольно. И чем скорее мы начнем дело, тем лучше.

Общество разошлось. В баре было еще много гуляк, и некоторые братья остались в Доме Союза. Маленькая шайка, выбранная для исполнения приговора, двинулась по двое, по трое по маленьким улицам, чтобы не привлекать к себе внимания. Стоял сильный мороз. На усеянном звездами небе ярко блестел полумесяц. Чистильщики собрались на площадке против высокого здания. Напечатанные золотыми буквами слова «Герольд Вермисы» блестели между ярко освещенными окнами. Из дома доносился стук печатной машинки.

– Эй, вы, – сказал Бальдвин Джону, – стойте внизу у дверей и наблюдайте, чтобы путь для нас был чист. С вами останется Артюр Вильбай. Остальные – за мной. Не бойтесь, ребята, около двенадцати свидетелей покажут, что в данную минуту вы в Доме Союза.

Подходила полночь, по улице брели редкие гуляки, возвращавшиеся домой. Открыв дверь редакции газеты, Бальдвин и выбранные им люди вошли в дом и побежали по лестнице. Макмурдо и Вильбай остались внизу. Из комнаты вверху послышались крики, призыв на помощь, топот, звуки падающих стульев. На площадку лестницы выбежал седой человек, но его схватили, очки несчастного со звоном упали к ногам Макмурдо. Раздался глухой стук и стон. Старик лежал ничком, шесть палок застучали по его спине. Он корчился, его худые длинные ноги и руки вздрагивали под ударами. Наконец, все, кроме Бальдвина, прекратили истязание, но Тед, с лицом, искаженным адской улыбкой, продолжал бить старика по голове. Седые волосы усеялись кровавыми пятнами. Бальдвин склонялся над своей жертвой, нанося короткие, злые удары каждый раз, когда видел незащищенную часть головы. Джон быстро поднялся по лестнице и оттащил Теда от редактора.