Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Я расположился в широком плетеном кресле, и мои вытянутые ноги, видимо, привлекли внимание Шерлока Холмса.

– А почему турецкие? – спросил он, разглядывая мои ботинки.

– Да нет, английские, – с недоумением возразил я. – Я купил их на Оксфорд-стрит в магазине Латимера.

Холмс обреченно вздохнул:

– Я имел в виду бани, а не ботинки! Почему расслабляющие и довольно дорогие турецкие бани, а не бодрящая домашняя ванна?

– Да потому, что дает о себе знать застарелый ревматизм, я стал чувствовать себя полной развалиной. А турецкие бани – именно то, что рекомендуется в таких случаях: хорошая встряска, после которой ты как будто заново рождаешься… Кстати, Холмс, – продолжал я, – для вас, человека, мыслящего логически, связь между моими ботинками и турецкими банями, наверное, легко объяснима, но я буду очень признателен, если вы мне раскроете эту связь.

– Все довольно элементарно, дорогой Ватсон, – насмешливо произнес Холмс. – Основой моих несложных умозаключений может послужить вопрос: с кем вы сегодня утром ехали в кебе?

– Но это еще один вопрос, а не объяснение, – уверенно парировал я.

– Браво, Ватсон! Ваше возражение вполне логично. Однако ближе к делу Давайте сперва разберемся все-таки с кебом. На левом плече и рукаве вашего пальто видны брызги. Если бы вы сидели посередине сиденья, вас не забрызгало бы вовсе или забрызгало бы с обеих сторон. А это значит, что вы сидели слева и, следовательно, ехали не один. До смешного просто, да?

– Но причем здесь бани и ботинки?

– Ну, это еще примитивнее. У вас всегда шнурки завязаны одинаково. А сейчас я вижу какой-то необычный двойной узор, совсем не ваш. Значит, вы снимали ботинки. И кто мог завязать вам шнурки? Или сапожник, или банщик. Сапожника исключаем, ботинки почти новые. Следовательно, остаются бани. Элементарно, правда? Ну и, завершая эту тему, я должен признаться, Ватсон, что турецкие бани сослужили определенную службу.

– Что вы имеете в виду?

– Вы сознались, что поехали туда, так как вам нужна была встряска. Поэтому я хотел бы предоставить вам возможность встряхнуться. Как вы смотрите на то, чтобы поехать в Лозанну, дорогой Ватсон? Разумеется, первым классом, все расходы оплачиваются по-королевски. Ну, как?

– Великолепно! Но с какой целью?

Холмс достал из кармана записную книжку.

– Вы согласитесь, Ватсон, что из всех представителей человеческого рода самый беззащитный – одинокая женщина. Этот безобиднейший и, я бы сказал, полезнейший член общества – объект очень многих преступлений. Они зачастую располагают достаточными средствами, чтобы кочевать из страны в страну, переезжать из гостиницы в гостиницу: сегодня они здесь, завтра там… И вот в каком-нибудь очередном пансионе или отеле ее след внезапно обрывается. А так как у нее ни дома, ни друзей, то ее никто и не хватится. Боюсь, что именно в такую беду попала леди Фрэнсис Карфэкс.

Я одобрил этот переход от общих рассуждений к частным, а Холмс, перелистав странички, продолжил:

– Леди Фрэнсис – единственный потомок графа Рафтона по прямой линии. Наследство леди Фрэнсис получила небольшое, но ей достались чрезвычайно редкие драгоценности старинной испанской работы: бриллианты необычной огранки, оправленные в серебро. Она их настолько любила, что никогда не оставляла у своего банкира, а всегда возила с собой. Грустные мысли вызывает леди Фрэнсис: судьба распорядилась так, что этой красивой, далеко не старой женщине суждено было стать последним звеном в цепи некогда богатого и могущественного рода.

– А что же с ней случилось?

– Что случилось с леди Фрэнсис Карфэкс? Жива она или нет? Именно это мы и должны с вами выяснить. Она человек строгих привычек, и многие годы она неизменно два раза в месяц писала своей старой гувернантке мисс Добни, которая уже давно не работает и живет в Камберуэлле. Но уже пять недель, как сообщила мне мисс Добни, от леди Фрэнсис нет ни строчки. Последнее письмо было отправлено из Лозанны, из отеля «Националь», откуда она съехала, не оставив адреса. Родные леди Фрэнсис волнуются. Люди они чрезвычайно состоятельные и готовы понести любые расходы, если мы выясним, что же произошло.

– И эта мисс Добни – единственный источник сведений? Неужели больше не было никого, с кем леди Фрэнсис поддерживала бы связь?

– Были, Ватсон, вернее, был еще один источник, от которого я узнал немало любопытного. Это банк. В каком-то смысле это дневник одинокой женщины, повествующий о ее жизни. Деньги леди Фрэнсис лежат в банке Сильвестра. Я проверил ее счет. Предпоследний раз она брала деньги, чтобы расплатиться в лозаннском отеле. Но сумму она сняла довольно большую, и у нее должны были еще остаться наличные. Однако за прошедшее время к оплате был предъявлен всего один чек.

– Кем и где?

– Мадемуазель Мари Девин, а вот где он был выписан, неизвестно. Случилось это две с половиной недели назад. Сумма – пятьдесят фунтов. Его погасил филиал банка «Лионский кредит» в Монпелье.

– А кто такая мадемуазель Мари Девин?

– Мне удалось это установить. Она служила у леди Фрэнсис горничной. Но для каких целей леди Фрэнсис выдала этот чек своей горничной, я пока не выяснил. Впрочем, я ни на минуту не сомневаюсь, дорогой Ватсон, что ваши поиски позволят прояснить эту ситуацию.

– Мои поиски?

– Конечно. Вы же едете в Лозанну, чтобы встряхнуться. Сам я по целому ряду причин не могу покинуть Лондон, и вообще мне следует держаться в пределах Англии. Скотланд-Ярд без меня обычно скучает, да и в уголовном мире сегодня заметно нездоровое оживление. Поезжайте, дорогой Ватсон, и если готовы хотя бы двумя пенсами оценить мои скромные советы, то я в любое время суток к вашим услугам в пределах досягаемости континентального телеграфа.

В лозаннский отель «Националь» я прибыл через два дня. Знаменитый управляющий отеля мсье Мозер мне любезно рассказал, что леди Фрэнсис прожила у них несколько недель. Она буквально очаровала всех. В свои сорок лет мадам по-прежнему хороша собой. Можно только представить себе, какой красавицей она была в молодости. О фамильных драгоценностях леди Фрэнсис мсье Мозер ничего не мог сказать, но от слуг он слышал, что тяжелый чемодан мадам был постоянно заперт. Горничная Мари Девин, как и ее хозяйка, была любимицей служащих отеля. Она даже была помолвлена с одним из старших официантов отеля, и мне легко удалось узнать ее адрес. «Монпелье, улица Траян, 11», – пометил я в своей записной книжке и с гордостью подумал, что сам Холмс мог бы позавидовать оперативности, с которой я раздобыл эти сведения.

И все-таки одну загадку я пока не сумел разгадать: чем был вызван поспешный отъезд леди Фрэнсис из Лозанны? Время она здесь проводила довольно приятно, и вполне обоснованно можно было рассчитывать, что она задержится здесь до конца сезона. Но совершенно неожиданно она вдруг в один день собралась и уехала, несмотря на потерю недельной оплаты за свой шикарный номер, выходящий окнами на озеро. Никто ничего не понимал. Только жених горничной Жюль Вибар высказал предположение, что внезапный отъезд леди Фрэнсис связан с высоким смуглым бородачом, явившимся к ней в отель накануне. «Unsauvage, unveritablesauvag!» [42] «Дикарь, настоящий дикарь!» ( фр. ) – восклицал Жюль Вибар. Этот незнакомец снимал комнаты где-то в городе. Однажды во время прогулки мадам по набережной – этому имелось немало свидетелей – он подошел к ней и стал взволнованно что-то говорить. Через некоторое время он пришел уже в отель, однако мадам отказалась принять его. Кроме того, что незнаомей был англичанин, никто ничего не мог о нем сказать, даже назвать его имя. Мадам спешно съехала на другой день. И Жюль Вибар, и его невеста считали появление этого человека причиной случившегося, а отъезд мадам – следствием. Но сообщить, почему при этом Мари ушла от леди Фрэнсис, Жюль Вибар отказался. То ли он не знал, то ли почему-то не хотел говорить. На все мои попытки выяснить это неизменно твердил: «Езжайте в Монпелье и сами спросите ее, если вас это интересует».