Агата Кристи - Лампа

– Я вижу бисквитные пирожные, – заметил Джефф с восхитительно отстраненным видом человека, указывающего на интересный факт.

Его мать поспешила предложить ему пирожные в ответ на его намек.

– Ну, сынок, как тебе нравится твой новый дом? – спросила она.

– Громадина, – ответил Джеффри с набитым ртом. – Много всякого разного. – После этого утверждения, которое, очевидно, выражало глубокое удовлетворение, он погрузился в молчание, явно стремясь в самый короткий срок покончить с бисквитами.

Проглотив последний кусочек, он разразился речью:

– Ох, мама, Джейн говорит, здесь есть чердак. Можно я сразу же пойду и исследую его? Там может оказаться потайная дверь, хотя Джейн говорит, что ее нет, но я думаю, она должна быть, и все равно, я знаю, что там должны быть трубы, водопроводные трубы (его лицо отразило полный восторг), можно мне с ними поиграть? И еще, ох, можно я пойду и посмотрю на бо-о-йлер? – Он произнес последнее слово с таким очевидным восторгом, что его деду стало стыдно: этот бесподобный детский восторг вызывал в его воображении только картину горячей воды, которая была вовсе не горячей, и многочисленных крупных счетов от водопроводчика.

– Завтра посмотрим насчет чердака, дорогой, – пообещала миссис Ланкастер. – Может, ты принесешь свои кубики и построишь красивый особняк или паровоз?

– Не хочу строить «собняк».

– Особняк.

– Особняк не хочу, и «правоз» тоже.

– Построй бойлер, – предложил ему дед.

Джеффри просиял.

– С трубами?

– Да, с большим количеством труб.

Джеффри радостно убежал за кубиками.

Дождь все еще лил. Мистер Уинберн прислушался. Да, наверное, он слышал стук капель дождя; но тот действительно напоминал звук шагов.

В ту ночь ему приснился странный сон.

Ему снилось, что он идет по городу, который казался ему очень большим. Но это был город детей; в нем не было взрослых, никого, кроме детей, толп детей. В его сне все они бросились к незнакомцу с криками: «Ты его привел?» Казалось, он понял, что они хотят сказать, и печально покачал головой. Увидев это, дети отвернулись и расплакались, горько разрыдались.

Город и дети исчезли; он проснулся и увидел, что лежит в своей кровати, но рыдания продолжали звучать в его ушах. Несмотря на то, что он уже проснулся, мистер Уинберн отчетливо их слышал; и он вспомнил, что Джеффри спит этажом ниже, а эти детские рыдания доносились сверху. Он сел и зажег спичку. Рыдания мгновенно смолкли.

Мистер Уинберн не рассказал дочери о своем сне и о его продолжении. В том, что это не было игрой его воображения, он был уверен; вскоре после того случая он снова слышал плач в дневное время. Ветер завывал в дымоходе, но это был отдельный звук: явственный, жалобный, надрывный плач, ошибиться было невозможно.

Мистер Уинберн также выяснил, что не только он его слышал. Он подслушал, как служанка говорила горничной: «Мне кажется, что няня плохо обращается с мистером Джеффри; я слышала, как он сегодня утром так плакал, что сердце разрывалось». Джеффри спустился к завтраку и к ленчу, сияющий здоровьем и счастьем; и мистер Уинберн понял, что плакал не Джефф, а тот, другой ребенок, чьи шаркающие шаги неоднократно заставляли его вздрагивать.

Одна лишь миссис Ланкастер ничего не слышала. Возможно, ее уши не были настроены на прием звуков из иного мира.

И все же однажды она тоже испытала шок.

– Мама, – жалобно произнес Джефф, – я бы хотел, чтобы ты позволила мне поиграть с тем мальчиком.

Миссис Ланкастер с улыбкой подняла глаза от письменного стола.

– С каким мальчиком, дорогой?

– Я не знаю, как его зовут. Он был на чердаке, сидел на полу и плакал, но он убежал, когда увидел меня. Наверное, он слишком робкий (он произнес это слово с легким презрением), как маленький, а потом, когда я был в детской и что-то строил, я увидел, что он стоит в дверях и смотрит, как я строю, и он выглядел таким ужасно одиноким, словно хотел поиграть со мной. Я сказал: «Иди сюда, построим паровоз», – но он ничего не ответил, просто смотрел, будто… будто видел много шоколадок, а его мама не велела ему к ним прикасаться. – Джефф вздохнул, очевидно, на него нахлынули его собственные грустные воспоминания. – Но когда я спросил у Джейн, кто он такой, и сказал ей, что хотел бы поиграть с ним, она ответила, что в доме нет никакого маленького мальчика, и велела не рассказывать выдумки. Я совсем не люблю Джейн.

Миссис Ланкастер встала.

– Джейн права. Не было никакого мальчика.

– Но я его видел. Ох, мамочка, позволь мне поиграть с ним, он выглядел таким ужасно одиноким и несчастным. И мне очень хочется что-нибудь сделать, чтобы ему стало лучше.

Миссис Ланкастер собиралась сказать еще что-то, но ее отец покачал головой.

– Джефф, – очень мягко сказал он, – этот бедный мальчик действительно одинок, и, возможно, ты можешь как-нибудь его утешить; но ты должен сам придумать, как это сделать, – как в головоломке, понимаешь?

– Потому что я уже большой и должен сделать все это сам?

– Да, потому что ты становишься большим.

Когда сын вышел из комнаты, миссис Ланкастер нетерпеливо повернулась к отцу:

– Папа, это абсурд. Поощрять мальчика, чтобы он верил в досужие выдумки слуг!..

– Никто из слуг ничего не рассказывал мальчику, – мягко возразил старик. – Он видел то, что я слышу, и что я мог бы увидеть, наверное, если бы был в его возрасте.

– Но это такая чепуха! Почему я ничего не вижу и не слышу?

Мистер Уинберн улыбнулся, странной, усталой улыбкой, но ничего не ответил.

– Почему? – повторила его дочь. – И почему ты ему сказал, что он может помочь этому… этому… Все это невероятно!

Старик задумчиво посмотрел на нее.

– Почему бы и нет? – ответил он. – Ты помнишь эти слова:

У Джеффри это есть – слепое понимание. Все дети обладают им. Только, повзрослев, мы его теряем, отбрасываем от себя. Иногда, уже в старости, слабый отсвет возвращается к нам, но лампа ярче всего горит в детстве. Вот почему я думаю, Джеффри может помочь.

– Я не понимаю, – слабо пошептала миссис Ланкастер.

– И я понимаю не больше. Этот… этот ребенок в беде и хочет, чтобы его освободили. Но как? Я не знаю, но об этом ужасно думать – ребенок, плачущий навзрыд…

Через месяц после этого разговора Джеффри тяжело заболел. Дул сильный восточный ветер, а он был слабым ребенком. Доктор покачал головой и сказал, что случай серьезный. Мистеру Уинборну он сказал больше и признался, что случай совершенно безнадежный.

– Этому ребенку не суждено было стать взрослым при любых обстоятельствах, – прибавил он. – У него уже давно легкие в плохом состоянии.