Агата Кристи - Скрюченный домишко; День поминовения

– Боже праведный! – воскликнул я. – В честь чего это?

– А вы как думаете?

– Кто-то что-то здесь искал.

– Несомненно.

Я поглядел вокруг и свистнул:

– Что за чертовщина! Разве мыслимо такое сотворить и чтобы никто в доме ничего не слышал и не видел?

– Почему бы и нет? Миссис Леонидис проводит утро у себя в спальне, полирует ногти, звонит по телефону и примеряет платья. Филип сидит в библиотеке, погруженный в книги. Нянька на кухне чистит картошку и стручки фасоли. В семье, где все знают привычки друг друга, сделать такое очень легко. Поверьте мне, любой в доме мог провести эту несложную операцию – соорудить ловушку для девочки и устроить погром в ее комнате. Но кто-то очень торопился, ему было некогда поискать спокойно.

– Любой в доме, вы сказали?

– Да. Я проверил. У всех было какое-то неучтенное время: у Филипа, у Магды, у няни, у вашей девушки. Наверху та же картина. Бренда провела большую часть утра одна, у Лоуренса и Юстаса был получасовой перерыв – с десяти тридцати до одиннадцати. Часть перерыва провели с ними вы, но не целиком. Мисс де Хевиленд была одна в саду, Роджер в своем кабинете.

– Только Клеменси была в Лондоне на работе.

– Нет, даже ее нельзя исключить. Она сегодня осталась дома из-за головной боли. И отсиживалась у себя в комнате. Все могли – все до единого. Знать бы только, который из них. Даже отдаленно не могу себе представить. Хотя бы знать, что они здесь искали…

Он обвел взглядом разоренную комнату…

Если бы знать, нашли ли они то, что искали…

Что-то шевельнулось в моем мозгу… какое-то воспоминание.

Тавернер неожиданно помог мне, задав вопрос:

– Что делала девочка, когда вы ее в последний раз видели?

– Постойте!

Я бросился из комнаты вверх по лестнице. Проскочив по коридору через левую дверь, я взбежал на верхний этаж и распахнул дверь на чердак. Я вынужден был наклонить голову, когда поднимался по ступенькам, чтобы не стукнуться о низкий скошенный потолок. Там я огляделся.

На мой вопрос, что она делает на чердаке, Жозефина ответила, что «занимается расследованием».

Я не понимал, что можно расследовать на чердаке, заросшем паутиной, заставленном баками для воды, но такой чердак мог служить хорошим тайником. Не исключено, что Жозефина что-то здесь прятала, прекрасно зная, что ей это не полагалось хранить. И если моя догадка верна, отыскать ее сокровище труда не составляло.

Поиски заняли ровно три минуты. За самым большим баком, из глубины которого доносилось какое-то шипение, добавлявшее жути и без того мрачной обстановке чердака, я обнаружил связку писем, завернутых в рваную оберточную бумагу.

Я начал читать:

«Лоуренс… родной мой, моя любовь… как замечательно было вчера вечером, когда ты прочитал стихотворение.

Я знала, что оно предназначалось мне, хотя ты и не смотрел на меня. Аристид сказал: «Вы хорошо читаете стихи». Он не догадывался о том, что мы оба чувствуем. Родной мой, я уверена, скоро все устроится. И мы будем рады, что он так ничего и не узнал и умер счастливым. Он всегда был так добр ко мне. Я не хочу доставлять ему страданий, но мне кажется, что жизнь уже не в радость, когда тебе за восемьдесят. Я бы не хотела так долго жить. Скоро мы навсегда будем вместе. Как будет чудесно, когда я смогу сказать тебе: «Мой дорогой, любимый муж…» Родной мой, мы созданы друг для друга. Я тебя люблю, люблю, люблю… И нет конца нашей любви. Я…»

Там еще было много всего написано, но мне не хотелось читать дальше.

С мрачным чувством я спустился вниз и сунул пакет в руки Тавернеру:

– Возможно, что наш незнакомый друг именно это и искал.

Прочтя несколько абзацев, Тавернер присвистнул и стал листать остальные письма.

Затем он взглянул на меня с видом кота, которого только что накормили свежайшими сливками.

– Прекрасно, – сказал он вкрадчиво. – Теперь ясно, что миссис Бренда Леонидис собственными руками вырыла себе яму. Как и мистер Лоуренс Браун. Значит, это все-таки были они…

Мне кажется странным теперь, когда я оглядываюсь назад, как мгновенно и без остатка улетучились мои сочувствие и жалость к Бренде Леонидис после того, как я нашел ее письма к Лоуренсу Брауну. То ли было задето мое тщеславие, но я не мог примириться с этим открытием – с ее выспренней и слащавой страстью к Лоуренсу Брауну и с тем, что она сознательно лгала мне. Не знаю, я не психолог. И мне естественнее было думать, что сострадание мое окончательно убила только мысль о маленькой Жозефине, которой ради собственного спасения можно было проломить голову.

– Ловушку, по-моему, подстроил Браун, – сказал Тавернер. – Этим объясняется одно обстоятельство, которое сильно меня озадачило.

– Какое же?

– Вся затея какая-то глупая. Вот послушайте. Допустим, девочка завладела этими письмами, надо сказать, совершенно убийственными. И первое, что необходимо сделать, – любой ценой попытаться заполучить их обратно (если даже девочка станет о них говорить, но не сможет их показать, ее разговоры будут восприняты просто как детские фантазии). Но обратно заполучить их нельзя, поскольку их не найти. Остается одно – убрать с дороги ребенка. Совершив одно убийство, можно не церемониться и дальше. Известно, что девочка любит качаться на двери в заброшенном дворе. Казалось бы, чего лучше – подождать немного за дверью и оглушить ее, когда она войдет, кочергой или железным ломом, а на худой конец, и здоровым куском шланга. Благо все там под рукой. Для чего было затевать всю эту историю с мраморным львом, устанавливать его на двери, притом неизвестно, упадет он на девочку или пролетит мимо, а даже если и пристукнет ее, то не до конца (так и случилось в итоге)? Я хочу спросить, с какой целью все это делалось?

– И каков же ответ?

– Единственное, что мне сначала пришло в голову, – это чье-то намерение получить алиби. Иметь твердое алиби на то время, когда Жозефину стукнули по голове. Но это не убедительно, во-первых, потому, что все равно ни у кого, по-моему, нет алиби, а во-вторых, вряд ли можно было рассчитывать, что девочки не хватятся за ленчем и не пойдут ее искать – а тогда найдут этого мраморного льва и обнаружат ловушку. Весь этот modus operandi будет тогда нетрудно разгадать. Если бы, конечно, убийца убрал мраморный брусок до того, как девочку нашли, это всех бы поставило в тупик. Но так, как оно есть, концы с концами не сходятся.

Он развел руками.

– Ну, а какое объяснение вы предлагаете в данный момент?

– Особенности личности. В частности, идиосинкразия как отличительная особенность Лоуренса Брауна. Он не любит насилия – он не может себя заставить совершить физическое насилие. Он не мог бы стоять за дверью и шарахнуть ребенка по голове. Но он мог бы соорудить ловушку, уйти и не видеть, как она сработала.