НИНА ЛЕТО РОМАНОВА - Жизнь по капельке. Медицинский детектив [publisher: SelfPub]

Капа с удовольствием отпила из чашки.

– А слышали ли вы, молодые люди, что чай с добавками в виде трав, лимона или цветков пришел к нам из Египта? – поинтересовалась она вдруг.

– Чайные традиции – Капин конёк! – перебил Геннадий. – Она знает о них всё!

Капа укоризненно посмотрела на Гену и продолжила:

– Чай попал в Египет раньше, чем в Европу, но прижился не сразу. В те времена кофе был намного популярнее. Уже значительно позже сформировалась особая чайная культура. Египтяне не из тех, кто просто перенимает чужие традиции, они создают свои собственные. Так, именно из Египта пришёл замечательный напиток «каркадэ». Собственно, это мы считаем его красным чаем, а для них это просто отвар цветков гибискуса. Его пьют горячим, холодным и под кальян.

Снова взглянув на Геннадия, Капа спросила:

– Кальян сегодня будет?

Молодой человек развел руками и рассмеялся.

– Видимо, не будет, – заключила Капа, – значит, вместо гибискуса сегодня чай с наной. «Нана» – по-арабски «мята», – пояснила она. – Кстати, чай с мятой тоже при– думали пить арабы, за что им большое спасибо.

Все оживились и потянулись к самовару за новой порцией чая.

– А как к вам, иностранной студентке, относились? – возобновила прерванную беседу Катя.

– А хорошо относились! Как-то перегибы и недочеты того времени прошли мимо меня. – Капа покачала голо– вой. – Я искренне верила, что у молодёжи в России есть все шансы учиться и строить жизнь такой, какой она им видится. И руководству университета нравились мои восторженные статьи о советском патриотизме: мне давали доступ и на комсомольские стройки, и в университеты в глубинке. Я тогда много повидала…

– И как долго вы пробыли в России? – поинтересовалась девушка.

– Я вернулась в Канаду через год с небольшим, – ответила Капитолина и, поднявшись, собрала со стола свои пустые чашки, давая понять, что тема, как и чай, исчерпана.

– Вы чаёвничайте, а я пойду яблоки пособираю, пока светло, – сказала она и отправилась в сад.

***

Прозрачная волна набегает на песок, осторожно его шлифуя. Но стоит воде отступить, как тонкие линии начинают прочерчивать поверхность, каждый раз создавая неповторимый, как отпечаток пальца, узор, поражающий симметричностью геометрических элементов. Линии заплетаются друг за друга, углубляются, словно тянутся за уходящей всё глубже и глубже сквозь песчинки влагой, и вот они уже не выглядят тонкой паутиной, а, скорее, напоминают чёткие, высыхающие морщины. Но песчаная кожа, не успев окончательно постареть, омывается новой волной, набегающей, чтобы отшлифовать все заново…

Матвей шагал по бесконечному пляжу, ступая босыми ногами на песчаный рисунок, который то появлялся, то исчезал по воле стихии, и строил планы на ближайший год. Шум моря всегда успокаивал, отвлекал от ненужной суеты, позволяя сосредоточиться на главном. Матвей любил смотреть на волны: они напоминали, что всё в жизни так же непостоянно, как эта раскачивающаяся вода, это кажущееся спокойствие, готовое взорваться штормом при небольшом усилении ветра или даже просто смене его направления. Он нуждался в этом слиянии с природой – единственным источником, бескорыстно подпитывающим его энергией.

Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Неожиданный звонок бизнес-партнера оборвал только начавшийся отпуск. Короткий перелёт не просто перенес его из лета в зиму, но заморозил все планы на неопределенное время: в зале прилёта на скользком плиточном полу кто-то пролил сок, и Матвей, поскользнувшись на сладкой луже, оказался в госпитале с открытым переломом ноги. Поблагодарив всевышнего за то, что случилось это всё же на родной земле, мужчина через знакомых договорился об отдельной палате, организовал себе лечение у местного светила в области медицины – мастера по складыванию пазлов из обломков костей, и настоял на срочной операции.

Пару дней в послеоперационном отделении Матвей провел в надежде, что боль постепенно утихнет и через несколько недель можно будет вернуться к обычной активной жизни. Но боль не стихала. А на третий день к нему пришёл доктор и сообщил, что, вероятнее всего, придётся делать повторную операцию. Стараясь вникнуть в смысл услышанного, Матвей не мог поверить, что всё это случилось с ним. Слёзы катились по вискам, затекая в уши, а он, бесцельно глядя в потолок, продолжал твердить: «Я не хочу жить инвалидом».

Не заметив, как остался один в палате, Матвей продолжал думать о том, что вот эту боль придётся терпеть не день и не два, а недели, а может, и дольше. В палату кто-то вошёл, звякнув металлическим подносом. «Обезболивающее… наконец-то», – подумал мужчина и приготовился к уколу, которого ждал все утро. Но боль, пронзившая его тело вместе с иглой, оказалась непереносимой…

Через пару часов постовая сестра заглянула в палату напомнить, что пора принимать лекарства. Матвей был мертв. Из нагрудного кармана больничной пижамы, как платок, выглядывала записка: «ДОКТОРУ АЗИНУ ДЛЯ ГЛАВЫ No 1».

***

«Многие врачебные специальности остаются в тени для пациентов. Может, это и к лучшему, особенно когда речь идет, например, о патологоанатомах. Но почему-то представители именно этой специальности вызвали во мне желание рассказать, насколько важна их работа, о которой мы имеем лишь смутное представление…»

Геннадий уже несколько раз пересматривал запись своего интервью с заведующим патанатомической службой госпиталя. Для того, чтоб сделать сюжет для передачи, пришлось провести в отделении Азина, а проще говоря, в морге, несколько недель. Выбор тематики объяснялся просто: в детстве Гена, как говорится, читал всё подряд и увлёкся Артуром Хейли. Особое впечатление на него произвел «Окончательный диагноз», а желание написать о современных патологоанатомах сохранилось до сих пор, окольными путями приведя к Азину.

На первой же встрече с доктором Гена понял, что будет непросто. Взять интервью решили в издательстве: на своей территории и стены помогают. Но респондент, казалось, не торопился рассказывать о себе и своей работе во всех деталях, интересовавших журналиста, а, скорее, изучал его самого. Попытки Геннадия разговорить собеседника пока не увенчались успехом: отвечал он односложно – «да» и «нет». У Азина был цепкий взгляд. Встретившись с кем-то глазами, он смотрел пристально, как будто диагностировал по радужной оболочке, или глазному дну, или ещё бог знает чему, какую информацию и какими дозами можно давать, достаточно ли у сидящего перед ним человека способностей, чтобы понять то, о чём ему рассказывают, и стоит ли вообще за всё это браться. Он выглядел гораздо моложе своих лет, говорил уверенно, практически не жестикулируя, и это отсутствие body language заставляло собеседника вслушиваться в каждое слово, чтоб не пропустить чего-то важного. Гена не мог отделаться от ощущения, что интервьюируют именно его, и не просто ведут расспрос, а заглядывают внутрь черепной коробки, сортируя хранящиеся там идеи на пригодные и ненужные. Сверяясь со сценарием интервью, Гена понимал, что пропускает часть вопросов, которые вчера казались важными, а сегодня как будто кто-то водил его только по темам, интересным самому Азину.