Джон Кэмерон - Исколотое тело

Это, должно быть, стоило ему долгих хладнокровных размышлений, Маколей. На кону стояла жизнь его дочери — или, во всяком случае, он так думал, и он пытался придумать способ спасти ее. И вдруг такой способ, который позволял спасти ее и в то же время избавить себя от больших неприятностей, пришел ему в голову. Имейте в виду, я не могу это доказать, но я уверен в этом настолько, насколько это возможно. Этот человек сидел там в своей гостиной, с трупом перед ним — по пятам за ним следовал крайне опасный шантажист, а его дочери, насколько он мог судить, грозила серьезная опасность — и он сидел там и придумывал план, чтобы разобраться со всем этим одним махом. Великий человек, Маколей. Неприятный характер в некоторых отношениях, но, разрази меня гром, это великий человек! Я очень хотел бы знать, сколько времени у него это заняло. И я очень хотел бы знать, говорил ли он об этом с Дидо. Тем не менее, как я уже сказал, очень маловероятно, что он скажет об этом хоть слово. Во всяком случае, той ночью — ночью в субботу — он придумал свой план, чтобы разобраться со всеми своими неприятностями разом, а затем он перешел к предварительным подготовительным работам. Он снял одежду с тела, отнес всю ту, что не была изрезана или окровавлена, в коттедж Перитона, забрал воскресный костюм Перитона с безвкусным галстуком и носками… между прочим на обратном пути он выронил галстук, что тот носил по будням — после его обнаружил капитан Карью… Он также создал впечатление, что Перитон находился в своем коттедже той ночью. Представьте хладнокровие этого человека — сварить яйцо и, вероятно, даже съесть его, нарезать хлеб и масло, придать кровати вид, будто бы в ней спали. Затем он вернулся в поместье, одел труп в воскресный костюм Перитона, вероятно, сжег окровавленную будничную одежду и, наконец, где-то спрятал труп в ожидании следующего вечера.

Мне кажется, мертвая куропатка должна была озадачить его. И снова я задаюсь вопросом, спросил ли он об этом Дидо. Но сделал он это или нет, вероятно, он решил, что будет безопаснее объяснить появление куропатки, а не оставить ее лежать на прежнем месте, чтобы дворецкий обнаружил ее утром, и он сказал, что Перитон принес куропатку в воскресенье днем. Конечно, в воскресенье его главной задачей было заманить в ловушку и одурманить Лоуренса, и он проделал все это очень умело. Предположительно у него было и какое-то другое средство про запас, на случай, если Лоуренс отказался бы от виски, но ему не пришлось его использовать. После того как Лоуренс благополучно заснул, у Мандуляна была пара часов, чтобы осуществить задуманное. Он нашел разделочный нож, очень аккуратно сделал так, чтобы рана соответствовала его размеру, оставил на нем отпечатки пальцев Лоуренса, взял его туфли и обрывок его пальто, сунул роскошную, великолепную орхидею в петлицу Перитона и отправился на ночное дело. Остальное было сравнительно просто. Он оставил следы у Монашьей запруды, положил нож так, чтобы вода не смыла отпечатки пальцев на рукоятке, оставил фрагмент письма в коттедже Перитона, положил тридцать банкнот в карман Перитона, а затем сбросил тело в реку в первом подходящем месте недалеко от поместья, считая, что быстрое течение унесет его до плотины к утру.

Вот и вся история, насколько я могу ее воссоздать. Конечно, когда Лоуренс был освобожден, и Мандулян, и Роберт имели все основания почувствовать тревогу, и Роберт в особенности. Понимаете, он тревожился и за самого себя, и за своего нового покровителя. Если бы случилось что-то, что подорвало бы позиции Мандуляна как раз в то время, когда Роберт, наконец, получил место в фирме, это было бы для него — насколько я могу судить о его характере — куда большим ударом, чем если бы что-нибудь случилось с ним самим.

— Вы правы, — сказал Людовик Маколей. — Роберт не боялся бы за себя. Физический страх никогда никак не влиял на его замыслы. Но он пошел бы на любой риск, чтобы спасти Мандуляна с того момента, как он получил свое место в фирме.

— И когда он осознал опасность, то сразу предпринял меры — спланировал второе убийство, в общих чертах похожее на первое, только с небольшим, но важным изменением, заключавшимся в том, что на этот раз Адриан на самом деле должен был совершить убийство, а не Роберт.

Наступило долгое молчание, а затем Флеминг встал.

— Вот и все, — заключил он. — Я должен идти.

— Еще один вопрос, — сказала Ирен Коллис. — Что насчет господина Мандуляна? Что будет с ним?

Флеминг едва заметно пожал плечами.

— Я полагаю, официального наказания для него не последует. То, что я описал вам по поводу его действий в субботнюю и воскресную ночи — это цепочка событий, которые, вероятно, произошли. Это единственная цепочка событий, которая могла бы объяснить все эти факты и, следовательно, это должно было произойти. Но я не могу доказать вам или кому-то еще, что это на самом деле произошло. Не существует абсолютно никаких доказательств против Мандуляна, кроме свидетельства Лоуренса, что он отправился в поместье в половину одиннадцатого ночью в воскресенье и был одурманен, а так как Лоуренс, как известно, бывший шпион вражеской стороны и, по его собственному признанию, шантажист, я сомневаюсь, что его показания будут многого стоить в суде.

— Так Мандулян избежит ответственности? — сказал Людовик.

— Да, он избежит ответственности. Но вы должны помнить, что каким бы ни было его прошлое — а оно было настолько темным, насколько оно вообще может быть с человеческой точки зрения — его главным преступлением в этом деле было страстное желание спасти свою дочь. Вы можете обвинить его?

— Нет, — тихо сказал Людовик Маколей.

Выходя через ворота в Садок, Флеминг обернулся, бросив взгляд через плечо, и увидел двух влюбленных, стоящих рука об руку под величественной, медного цвета, кроной огромного бука.

Флеминг и Мэйтленд поднялись на холм к поместью для последнего разговора с армянином. Против него не было ни одного доказательства, но Флеминг выразил надежду, что в частной беседе без свидетелей он может согласиться рассказать историю о своих действиях в те две ночи. Флемингу хотелось прояснить как можно больше сомнительных моментов в этом деле; он терпеть не мог неполного завершения дела. В этом случае он был уверен, что абсолютно прав в основных моментах, но он признался себе, что даже железной уверенности не помешает небольшое подтверждение. Он не слишком надеялся на то, что убедит осторожного и подозрительного миллионера рассказать его историю, но существовали некоторые шансы на это, что делало их визит вполне стоящим потраченного на него времени.

По пути в поместье Флеминг обсуждал дело с Мэйтлендом, или, вернее говоря, он рассуждал, а Мэйтленд слушал.