Ричард Фримен - Око Озириса [сборник litres]

– Мерзавцу не откажешь в сметливости, – покачал я головой. – А кто он? Вы кого-нибудь подозреваете?

– Учитывая, что умные люди, по недоброму замечанию Карлейля, не составляют подавляющего большинства населения и что из тех умных, с кем я общаюсь, лишь единицы заинтересованы в моей преждевременной кончине, возьму на себя смелость выдвинуть довольно правдоподобную гипотезу.

– И что вы собираетесь предпринять?

– В ближайшее время? Избегать ночных прогулок и всяческих волнений. Это вредно для здоровья.

– Погодите, вы что, не попытаетесь защитить себя? Где гарантия, что преступник не нападет на вас снова? Вы думаете, он остановится? Черта с два! Вас хотят убить, причем во второй раз! Вы ведь не станете отрицать, что инцидент в тумане, когда вам едва не размозжили голову, – вовсе не несчастный случай?

– Я сразу понял, что это покушение, но зачем вас расстраивать? Улик против злодея у меня мало, следовательно, привлечь его к ответственности я пока не могу. Вдобавок это означало бы выказать свои подозрения, что совсем уж глупо и повредит делу, которым мы занимаемся. Если же я буду сидеть тихо, негодяй рано или поздно совершит оплошность и даст мне в руки важную улику. Затем мы отыщем пневматическую трость, велосипед, запасы яда и кое-какие другие мелочи, которые я держу в уме как потенциальные доказательства, хотя и недостаточные сами по себе. А теперь предлагаю лечь спать, иначе завтра мы будем ни на что не годны.

До начала суда оставалась неделя, и чем ближе, тем сильнее я волновался, понимая: если Торндайк не разгадает эту адскую загадку и не выстроит крепкую линию обороны, процесс долго не затянется. Обвинение в краже уже предъявлено и пока не только не опровергнуто, но даже не поставлено под сомнение, а значит, Рубена Хорнби осудят, он долгие годы проведет в тюрьме, получит несмываемое клеймо «вор» и навсегда покроет позором себя и своих родных. Но все может сложиться иначе: с Рубена Хорнби снимут обвинение и оправдают, он вернет себе честное имя и уважение окружающих и выйдет из зала суда свободным и счастливым человеком.

В последние дни мой коллега почти не покидал лаборатории, при этом его кабинет, где он обычно работал с микроскопом и занимался бактериологией, постоянно бывал заперт. Что творилось наверху, никто не знал. Полтона туда не пускали, и это приводило его в состояние крайнего раздражения, которое еще усилилось, когда однажды он заметил, как из лаборатории – святая святых в доме, куда прежде не ступала нога постороннего, – ухмыляясь и потирая руки от удовольствия, выходит мистер Энсти. Я неоднократно встречал барристера в квартире, подолгу беседовал с ним, и постепенно он нравился мне все больше; его напускная веселость и безобидная шутливость, как часто случается, скрывали натуру серьезную и глубокую: Энсти был человеком обширных познаний и высоких нравственных принципов. Торндайка он глубоко уважал, а мой коллега отвечал ему искренней симпатией – в общем, союз этих двух людей, мыслителей и практиков одновременно, обещал достойные плоды.

В то утро, о котором я собираюсь рассказать, я заметил Энсти из окон гостиной: он шел со стороны Краун-Оффис-роу прямо к дому Торндайка, и, несмотря на дружеские чувства, которые я питал к барристеру, на этот раз я не обрадовался его визиту. Дело в том, что Торндайк рано уехал по делам, и в его отсутствие на меня ложилась обязанность принять и развлечь гостя, а я ждал Джульет и хотел провести с ней несколько минут наедине. Правда, моя прекрасная возлюбленная должна была прийти через полчаса, но кто мог знать, как долго Энсти задержится у нас и удастся ли мне от него отделаться? В общем, я нервничал и ерзал на диване, на ходу соображая, что предпринять.

Громкий стук дверного молоточка возвестил о прибытии нарушителя моего спокойствия, я открыл дверь, и Энсти ступил в прихожую с видом человека, у которого куча свободного времени, а значит, почему бы не потратить часок-другой на неторопливую беседу о погоде и житейских удовольствиях. Он с напускной важностью пожал мне руку, уселся в гостиной и принялся неспешно сворачивать сигарету.

– Мистер Торндайк не сможет к нам присоединиться, – сообщил я, втайне надеясь, что это сподвигнет гостя быстрее откланяться.

– Вот как? – слегка приподнял он брови. – Позвольте, угадаю: наш ученый собрат экспериментирует в своем заповедном царстве наверху? Или отправился в путешествие?

– Нет, он не в лаборатории. Сегодня у него консультация; странно, что он вас не предупредил.

– Забыл, наверное; я, собственно, заглянул, чтоб задать ему пару вопросов о деле Рубена Хорнби. Вам известно, что на следующей неделе состоится суд?

– Да, Торндайк сказал мне. Что вы думаете о перспективах подсудимого? У него есть надежда добиться справедливости? Или все пропало и обвинительный приговор неизбежен?

– Добиваться подсудимому ничего не придется, ему отводится роль пассивного свидетеля битвы, а вот мы , – тут Энсти выразительно похлопал себя по груди, – собираемся сражаться до полной победы. Приходите послушать – вы проведете время с пользой и удовольствием, а враг, к его невыразимому удивлению, будет повержен, – рассмеялся Энсти, вертя в руках сигарету.

– Вы уверены в благополучном исходе?

– Да, – ответил он, – хотя мистер Торндайк не так оптимистичен, как я, и допускает неудачу. Но она грозит нам лишь в том случае, если в присяжные пригласят микроцефалов, а судья, как круглый дурак, не поймет простейших показаний технического характера. Мы надеемся, что такого не случится, а раз так, то в целом чувствуем себя в безопасности. Надеюсь, я не разглашаю секреты вашего патрона, он ведь не любит несвоевременных деклараций.

– Это верно, – улыбнулся я, – меня он не балует никакими подробностями, поэтому я рад пооткровенничать с вами.

– Вот как? – забеспокоился Энсти. – Тогда попрошу вас поклясться в соблюдении тайны. Да, расследуя преступления, Торндайк всегда до поры до времени замкнут, застегнут на все пуговицы, и он прав. Я не перестаю восхищаться тактикой, вынуждающей его противников укреплять и баррикадировать вход, который Торндайк, вроде бы, и не собирается атаковать. Впрочем, по-моему, вы мечтаете, чтобы я скорее убрался к черту. Дайте мне сигару, и я уйду – хотя и не в том направлении.

– Возьмите из тех, которые так любит Торндайк, – предложил я, не отказав себе в удовольствии поиздеваться над докучливым гостем.

– Что? Эти дурацкие трихинопольские? Увольте, лучше я буду курить бумагу, купленную у книготорговцев, или на худой конец – собственный парик.

Я раскрыл перед ним свою коробку с сигарами; он с озабоченным видом выбрал одну, понюхал и положил в карман, после чего церемонно попрощался и, весело насвистывая мотивчик из новой комической оперы, удалился вниз по лестнице. Моему ликованию не было предела, тем более что минут через пять раздался легкий, аккуратный стук медного молоточка, и мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Я бросился к порогу и, распахнув дверь, увидел Джульет.