Ричард Фримен - Око Озириса [сборник litres]

– Можно войти? – сухо спросила она. – Мне нужно сказать вам что-то важное, перед тем как мы отправимся.

– Что стряслось? – встревожился я, потому что девушка выглядела сильно расстроенной, а ее пальцы, прикоснувшись к моей руке, заметно дрожали.

– Беда, доктор Джервис, – со слезами в голосе промолвила она и сделала отрицательный жест, когда я предложил ей сесть в кресло. – Мистер Лоули изложил свои прогнозы относительно дела бедного Рубена, и такая позиция доводит меня до отчаяния.

– Повесить мало этого остолопа, – пробормотал я, но поспешно извинился. – Зачем вы пошли к нему, мисс Гибсон?

– Я к нему не ходила, это он обедал у нас вчера и держался мрачно и хмуро, как туча. Видя мои переживания, Уолтер отвел нас с Лоули в сторонку и попросил его объективно оценить сложившуюся ситуацию. Его ответ поразил меня пессимизмом и безволием. «Дорогой сэр, – сказал он Уолтеру, – единственный совет, который я отважусь вам дать: перенесите несчастье с философским стоицизмом. Я почти убежден, что ваш кузен будет признан виновным и осужден». – «Но позвольте, – перебил его Уолтер, – как обстоит с линией защиты? Мы ведь имели все основания надеяться». Мистер Лоули пожал плечами и неприязненно произнес: «У вашего кузена слабое, жиденькое алиби, оно ни на что не годится; к тому же у нас нет ни показаний, ни фактов, которые хоть чуть-чуть пошатнули бы доводы обвинения. Выражаясь откровенно, я вообще не верю, что такие факты существуют». – «Вероятно, доктор Торндайк обнаружил что-то новое», – возразил Уолтер. И тут Лоули заявил вызывающим тоном, чеканя слова и хлеща нас ими, словно плетью: «Я не слышал от мистера Торндайка ничего такого, что заставило бы предположить, будто он действительно добился успехов в том деле, за которое столь опрометчиво взялся». Это правда, доктор Джервис? Я измучена, напугана, не нахожу себе места и не сплю ночами. Я же до последнего верила в Торндайка и в вас. Неужели Рубена посадят в тюрьму? Он не похищал эти злосчастные алмазы!

Ища поддержки, она сжала мою руку и устремила на меня умоляющий взгляд; ее прелестные серые глаза вмиг наполнились слезами. Я был так пленен ее красотой, доверчивостью и беззащитностью, что моя осторожность растаяла, как снег под июльским солнцем, и я забыл про клятву, которую совсем недавно дал мистеру Энсти.

– Неправда, – ответил я, беря Джульет за руку и с трудом сдерживаясь, чтобы не прижать девушку к груди. – Я бы никогда не позволил себе преднамеренно ввести вас в заблуждение, ибо это означало бы, что я предал нашу дружбу, а она для меня – все, я не мыслю себе счастья без вас и испытываю к вам такие сокровенные чувства, о которых никто, кроме меня самого, никогда не узнает.

Она вздрогнула и улыбнулась сквозь слезы, точно раскаиваясь, что так напугала меня и вынудила признаться в любви:

– Простите, ради бога, и не обижайтесь. Вы не сердитесь? С моей стороны и вправду глупо переживать из-за слов мистера Лоули, особенно после того, что вы мне говорили. Это выглядит как недоверие к вам. Но вам, сильному, мудрому мужчине, пристало быть снисходительным к слабой женщине. Боже, что я натворила! Я потеряла выдержку, взвинтила себе нервы и понапрасну взбудоражила вас. Поклянитесь, дорогой доктор Джервис, что вы меня прощаете, иначе моему бедному сердцу станет еще больнее.

О Далила! Этот взмах ножниц отрезал последнюю прядь волос и оставил меня – в нравственном отношении – голым, как биллиардный шар. Отныне я был весь в ее власти и без колебаний разгласил бы любые тайны своего патрона – хорошо, что этот предусмотрительный джентльмен взял за правило держать меня вне досягаемости своих профессиональных успехов.

– Разве я могу сердиться на вас? – воскликнул я. – Наоборот, я злюсь на самого себя. Вы страдаете, а я, эгоистичное животное, не в состоянии вам помочь. Позвольте хоть ненадолго прогнать ваши страхи и вернуть вам душевное равновесие.

– Вы так добры ко мне!

– Я уже сообщал вам: Торндайк в моем присутствии заверил Рубена, что сделает его невиновность очевидной для каждого, что имеет все основания надеяться на это. Почему же вы сомневаетесь? Одного этого обещания, по-моему, достаточно.

– Да-да, – закивала она, вытирая слезы: – Пожалуйста, забудьте про мои стенания, мне и вправду неловко…

– Чтобы вы, Джульет, окончательно успокоились, – продолжал я, – сошлюсь на мнение авторитетного специалиста, мистера Энсти, барристера, чьи деловые качества заслуживают уважения. Мистер Энсти был здесь с полчаса назад…

– Это адвокат Рубена? И что он сказал? Да не молчите, пожалуйста, я как на иголках!

– Коротко резюмируя, он почти уверен в оправдательном приговоре и в том, что сторону обвинения ожидает большой конфуз. Он, похоже, весьма доволен той речью, с которой ему предстоит выступить на процессе, и с искренним восхищением отзывается о работе Торндайка.

– Он действительно убежден, что Рубена оправдают? – Голос Джульет задрожал, она побледнела и, утратив над собой контроль, бессвязно забормотала: – Ой, какой неожиданный поворот; у меня нет слов, чтобы вас отблагодарить… Право, это так мило с вашей стороны! – Она осушила глаза платком, выдавила из себя улыбку и внезапно разразилась рыданиями.

Я почти инстинктивно привлек девушку к груди, положил ее голову себе на плечо и начал нашептывать ей слова утешения – не помню, какие именно; кажется, я называл ее своей любимой и нес другую сентиментальную чушь, совершенно неуместную в той ситуации. Через несколько минут она успокоилась, вытерла слезы, посмотрела на меня немного застенчиво, щеки ее порозовели, и она сказала:

– Мне очень стыдно за свое поведение. Пришла в чужой дом и расплакалась у вас на груди, как взрослое дитя. Наверняка никто из ваших клиентов не позволяет себе такой бесцеремонности. – Мы весело засмеялись, вновь радуясь жизни, после чего Джульет, спохватившись, посмотрела на часы: – Мы потеряли впустую много времени и теперь опоздаем к Рубену.

– Нет, успеем, – ответил я, схватил шляпу, и через пару минут мы уже ехали по Кингс-Бенч-уок.

Время от времени я поглядывал на свою спутницу: ее лицо по-прежнему светилось от счастья, глаза блестели и излучали такую нежность, что я дрожал от страсти и с трудом сдерживал волнение сердца. Мне хотелось сказать Джульет все и покончить с этим раз и навсегда: признаться, что я ее покорный раб, а она – моя богиня и королева, что никто не будет любить ее так, как я, значит, никакой другой мужчина не вправе претендовать на нее. В моей душе еще звучал голос, называвший меня клятвопреступником и предателем интересов человека, который поверил в меня, дал мне работу и приютил в своем доме, но все тише и невнятнее.

На Флит-стрит я окликнул кэб и, сев рядом с Джульет, вдруг ощутил, что голос совести стал громче и требовательнее. «Что ты вытворяешь, Кристофер Джервис? – сурово спросил он. – Ты порядочный человек или прохвост? Ты, доверенное лицо Рубена Хорнби – джентльмена, которого оклеветали и бросили в тюрьму, – строишь в своем черном сердце план, как украсть у него то, что для него, если он настоящий мужчина, дороже свободы и чести? Как тебе не стыдно! Покончи с низкими страстями, усмири свою чувственность и выполняй то, что тебе поручено».