Джон Карр - Убийство в музее восковых фигур

Джина Прево сидела спиной ко мне на кушетке, откинувшись на подушки; ее поза выражала бесконечную усталость. На ее золотистые волосы, на черный мех вечерней накидки падал свет лампы. На столике стояли два стакана в форме тюльпана, за ними треножник с ведерком для шампанского, из которого высовывалось, блестя золотой фольгой, горлышко бутылки. (Интересно, как это я умудрился не перевернуть это сооружение, пробираясь в темноте через комнату?) Потом в поле моего зрения появился Галан. Маски на нем не было; по круглому лицу, как тонкий слой жира, разлилось выражение самодовольства. Он привычным жестом потрогал свой нос; в глазах его еще таилась озабоченность, но рот выдавал удовлетворение. Некоторое время он стоял и смотрел на девушку.

– Вы плохо выглядите, моя дорогая, – негромко произнес он.

– Что же здесь удивительного? – Она отвечала холодным, невыразительным тоном; похоже было, что она с трудом сдерживается. Затем Джина поднесла ко рту руку с сигаретой, и свет пересекло густое облако дыма.

– Здесь сегодня ваш друг, моя дорогая.

– Да?

– Я думал, это вас заинтересует, – язвительно сказал он. – Молодой Робике.

Она не отреагировала. Галан снова взглянул на нее, и у него чуть-чуть задрожали веки, будто он рассматривал дверь сейфа, которая не реагирует на обычную комбинацию. Он продолжил:

– Мы сказали ему, что окно у него в комнате разбито… уборщицей. Следы крови, конечно, смыты.

Пауза. Потом Джина медленно раздавила в пепельнице окурок.

– Этьен, – в голосе ее прозвучала командная нотка, – Этьен, налейте мне шампанского. Потом сядьте рядом со мной.

Он открыл бутылку и наполнил бокалы. Все это время он не спускал с нее глаз; взгляд его был испытующим, словно Галан гадал, что все это значит. Когда он сел рядом с ней, она повернулась к нему. Я увидел ее очаровательное личико анфас – влажные розовые губки и неожиданно твердый, непроницаемый взгляд, который она устремила на него…

– Этьен, я иду в полицию.

– Да ну? По поводу чего?

– По поводу смерти Одетты Дюшен… Я решила это сегодня днем. У меня в жизни никогда не было настоящих чувств… Нет, не перебивайте. Говорила ли я когда-нибудь, что люблю вас? Я смотрю на вас сейчас, – она оглядела его с некоторым сомнением, словно хлыстом ударила, – и все, что я вижу, – это неприятного вида человек с красным носом. – Она ни с того, ни с сего рассмеялась. – Чтоб я что-нибудь чувствовала!… Все, что я когда-нибудь знала в жизни, – это пение. Я столько чувств вкладывала в него, вы слышите, я всегда жила в таком напряжении, я все воспринимала с точки зрения великих страстей, я была впечатлительной зарвавшейся дурой… И вот… – Она повела рукой, расплескав шампанское.

– К чему вы клоните?

– И вот вчера вечером!… Вчера вечером я увидела истинное лицо моего бесстрашного рыцаря. Я отправилась в клуб, чтобы встретиться с Клодин, и открыла дверь в проход, как раз когда ее убивали… А потом, Этьен?

– Ну? – Он угрожающе, с хрипотцой повысил голос.

– Я умирала от страха, это естественно… Я выбежала из клуба на бульвар – и встретила вас, вы выходили из машины. Вы для меня были защитой и опорой, и я упала вам на руки, потому что меня не держали ноги… И что же делает мой титан мощи, когда узнает, в чем дело? – Она наклонилась вперед с застывшей улыбкой на губах. – Он сажает меня к себе в автомобиль и просит подождать его. Может, он помчался в клуб узнать, что произошло? Хочет как-то защитить меня? Ничего подобного, Этьен. Он спешит прямо в ближайший ночной клуб, чтобы посидеть там у всех на виду и обеспечить себе алиби на случай, если его будут допрашивать! И спокойненько сидит там, пока я валяюсь без чувств на заднем сиденье его автомобиля…

Мне и до этого был неприятен Галан. Но никогда прежде в моей душе не поднималась такая волна убийственного гнева, как та, что охватила меня, когда я услышал эти слова. Я больше не дрожал от страха быть обнаруженным. Разнести этот нос, эту гадкую рожу в кровавое месиво… какое это было бы наслаждение! Зло, наделенное мужеством, как у Ричарда III, еще можно уважать, но это!…

Когда Галан повернулся к Джине, лицо его было искажено ненавистью.

– Что еще вы имеете мне сказать? – с усилием выдавил он.

– Ничего, – ответила она.

Девушка тяжело дышала; глаза ее остекленели, когда она увидела, как его огромная рука двинулась к ней по спинке кушетки.

– Не делайте этого, Этьен. Позвольте сказать вам еще кое-что. Сегодня вечером, перед тем как уйти из театра, я послала пневматической почтой письмо человеку по имени Бенколин…

Огромная ручища сжалась в кулак, и на запястье выступили жилы. Мне не было видно его лица – только желваки, перекатывающиеся на скулах, – но чувствовалось, что в нем созрел и умер взрыв…

– В письме содержалась определенная информация, Этьен. Какая, я вам не скажу. Но если со мной что-нибудь случится, вы отправитесь на гильотину.

Молчание. Потом она заговорила осипшим голосом:

– Ну что ж, если оглянуться назад, в моей жизни было кое-что… Но сегодня, увидев Одетту в гробу, я вспомнила, как дразнила ее за то, что она такая домоседка, считала ее маленькой дурочкой, которой нужна хорошая встряска… О, как я ненавидела ее за это умение получать удовольствие от мелочей… И это выражение на ее лице!

Галан сосредоточенно кивнул. Его кулак разжался.

– Итак, моя дорогая, вы все расскажете в полиции. Что же вы им расскажете?

– Правду. Это был несчастный случай.

– Понимаю. Мадемуазель Одетта погибла в результате несчастного случая. А другая ваша подруга, Клодин Мартель, – это тоже несчастный случай?

– Вы прекрасно знаете, что нет. Вы знаете, что это было преднамеренное убийство.

– Прекрасно; кажется, мы понемногу продвигаемся! По крайней мере, это вы признаете.

Что-то в его голосе пробудило ее от наркотического оцепенения. Она снова повернулась к нему. Я видел, как у нее напряглись ноздри. Она знала, что к своим угрозам он всегда подступает исподволь, – так пастух пощелкивает кнутом, прежде чем хлестнуть им изо всех сил.

– Итак, дорогая, – продолжал он. – Надеюсь, вы все расскажете мне. Как же произошел этот «несчастный случай»?

– Будто… будто вы не знаете! О, черт бы вас побрал! Что вы еще…

– Меня в это время не было в комнате; надеюсь, вы это подтвердите. Все, что я могу сказать, – это то, что вы со своей доброй подружкой мадемуазель Мартель терпеть не могли разумницу Одетту… Пожалуйста, пожалуйста, моя дорогая, оставьте при себе ваше уничтожающее театральное презрение, у вас слишком драматический вид. Вы обе никак не могли понять, почему ей хочется мужа, и деток, и прозаического домика в Нейи, а то и еще более прозаического армейского поста в колониях. Поэтому вы организовали для нее маленький приемчик здесь…