Агата Кристи - Печальный кипарис

Собеседница кивнула, и Мэри продолжала:

— Я пыталась объяснить это миссис Уэлман, но это так трудно… Она, кажется, просто не понимает меня. Все говорит, что времени еще сколько угодно.

— Не забывайте, она очень больна, — вставила медсестра.

Мэри залилась краской.

— О, я знаю. Наверное, не надо приставать к ней. Но я так тревожусь, да и отец все время придирается ко мне. Без конца ворчит, что я строю из себя леди. Но я действительно хочу наконец делать что-то! Беда в том, что научиться чему-нибудь почти всегда дорого стоит. Я теперь неплохо знаю немецкий, и, может, это мне пригодится. А вообще-то мне хотелось бы стать медсестрой. Мне нравится ухаживать за больными.

— Для этого нужно быть сильной, как лошадь, — трезво заметила Хопкинс.

— А я сильная! И мне по-настоящему нравится это дело. Мамина сестра, которую я и не видела, ну, та, что уехала в Новую Зеландию, была медсестрой. Так что это у меня в крови.

— Как насчет того, чтобы заняться массажем? — продолжала Хопкинс.

— Этим можно недурно зарабатывать.

Мэри, по-видимому, была в нерешительности.

— Но ведь выучиться на массажистку дорого стоит, правда? Я надеялась… но мне просто стыдно быть такой жадной… Она уже столько сделала для меня.

— Вы имеете в виду миссис Уэлман? Чепуха! По-моему, она обязана вам в этом помочь. Она дала вам шикарное образование, но на нем одном далеко не уедешь. Вы ведь не хотите стать учительницей?

— Ну, для этого я недостаточно умна.

— Ум уму рознь. Послушайтесь моего совета, Мэри: пока не торопитесь. Мне кажется, миссис Уэлман должна помочь вам в жизни на первых порах, и я не сомневаюсь, что именно так она и собирается поступить. Но дело в том, что она любит вас и не хочет расставаться с вами. Бедной старухе, наполовину парализованной, приятно видеть около себя хорошенькую молодую девушку. И вы действительно умеете правильно вести себя у постели больной, ничего не скажешь.

— Если вы и впрямь думаете так, — тихо проговорила Мэри, — мне будет не так стыдно бездельничать. Милая миссис Уэлман… Я очень, очень люблю ее. Она всегда была так добра ко мне, и я сделаю для нее все на свете.

Ответ Хопкинс прозвучал довольно сухо:

— Тогда лучшее, что вы можете сделать, это оставаться там, где вы есть, и перестать трепыхаться. Это все скоро кончится. Она держится молодцом, но… У нее будет второй удар, а потом третий. Я-то насмотрелась на такие случаи. Так что терпение, душенька. Если вы скрасите старой леди последние дни ее жизни, — это будет доброе дело с вашей стороны. А потом найдется время подумать обо всем прочем.

Они приближались к массивным чугунным воротам. С порога сторожки с видимым трудом, ковыляя, спускался пожилой сгорбленный мужчина. Хопкинс весело окликнула его:

— Доброе утро, мистер Джеррард! Погода-то сегодня просто чудо, а?

— Только не для меня, — проворчал старик Джеррард, искоса бросив на женщин недружелюбный взгляд.

— Вам бы такой прострел, так вы бы…

— Я думаю, это из-за того, что на прошлой неделе было сыровато. Если сейчас будет солнечно и сухо, все у вас как рукой снимет.

Однако эти приветливые слова, казалось, привели старика в еще большее раздражение.

— А, сиделки, медсестры, все вы на один лад. Наплевать вам на чужие страдания. Вот и Мэри тоже заладила одно: «Буду медсестрой, буду медсестрой». Это после всяких там французских и немецких заграниц…

Мэри ответила резковато:

— Меня вполне устроит работа в больнице!

— Ну, а еще больше тебя бы устроило вообще ничего не делать, не так ли? Тебе бы только задирать нос да щеголять новыми замашками. Тоже мне, леди! Лентяйка ты, и больше ничего.

У Мэри от обиды выступили на глазах слезы:

— Это не правда, папа! Ты не имеешь права так говорить.

Хопкинс вмешалась с подчеркнутым добродушием:

— Ну, ну, это все от неважного самочувствия. Вы же на самом деле так не думаете, Джеррард. Мэри хорошая девушка и хорошая дочь.

Старик взглянул на девушку чуть ли не с откровенной злобой.

— Она мне не дочь теперь — со своим французским, и своей историей, и черт знает с чем еще! Тьфу.

Он повернулся и вновь вошел в сторожку. У Мэри в глазах стояли слезы.

— Видите, как с ним трудно? Никогда он по-настоящему не любил меня, даже когда я была маленькой. Только мама всегда заступалась за меня.

Но медсестра торопилась на обход и поспешила расстаться с Мэри, бросив той на прощание несколько добрых, но ничего не значащих слов. Девушка осталась одна, чувствуя, что на душе у нее «тало еще тяжелее.

Миссис Уэлман лежала на старательно взбитых подушках. Глаза — еще почти такие же глубокие и синие, как у ее племянницы Элинор, — были устремлены в потолок. Это была крупная, полная женщина с красивым, пожалуй, несколько хищным профилем. Лицо ее отличалось выражением гордости и решительности.

Взгляд больной поблуждал по комнате и остановился на фигуре у окна. Он приобрел мягкое, почти нежное выражение. После долгого молчания она позвала:

— Мэри…

Девушка быстро обернулась.

— О, вы не спите, миссис Уэлман!

— Я давно уже не сплю. Я думаю… о многом. О тебе, например. Ты очень добра ко мне, и я тебя полюбила.

— Ах, миссис Уэлман, это вы столько сделали для меня! Не знаю, что бы со мной было без вас. Вы дали мне все.

— Не знаю, не знаю…

Больная беспокойно зашевелилась. Ее правая рука задергалась, в то время как левая оставалась неподвижной и безжизненной?

— Всегда стараешься сделать как лучше, но так трудно сообразить, что именно лучше. Всю жизнь я была слишком уверена в себе…

— Нет, нет, — вставила Мэри.

— Я убеждена, что вы всегда поступали хорошо и правильно.

— Ты не знаешь, девочка… У меня есть большой недостаток, Мэри: я горда. Это может обернуться злом. У всех в нашей семье была эта сатанинская гордость, у Элинор она тоже есть.

Мэри быстро сказала, стараясь отвлечь больную от ее мыслей:

— Вам будет приятно увидеть мисс Элинор и мистера Родерика. Это подбодрит вас. Они уже давно здесь не были.

Миссис Уэлман улыбнулась.

— Они хорошие, очень хорошие дети. И оба любят меня. Я знаю, стоит мне только позвать, и они мгновенно приедут. Но мне не хочется злоупотреблять этим. Они молоды и счастливы — вся жизнь перед ними. Ни к чему им так рано видеть медленное умирание и мучения… Я всегда надеялась, что они поженятся, но ни разу не заговорила об этом. Молодые люди так своенравны. Это, пожалуй, только оттолкнуло бы их друг от друга. Еще когда они были детьми, мне казалось, что Элинор неравнодушна к Родди. Но вот в нем я вовсе не била уверена. Он странное существо. Генри был таким же — сдержанным и застенчивым.

Она замолчала, думая о покойном муже.