Найо Марш - Убийство под аккомпанемент. Маэстро, вы – убийца! [сборник: 15, 6]

– Куда ты собрался, Нед?

– К Лайл, кузен Джордж. У нас был, – объяснил он, – ленч, так сказать, с разными целями. Я решил, что она знает, кто на самом деле НФД. Я думал, она говорит про то письмо, которое вы отправили Фэ из «Гармонии». Но теперь я понимаю, она думала, что это я.

– О чем ты, черт побери?

– Не важно. До свидания.

– Эй, подожди минутку, я пойду с тобой.

Все вышли на пустую сумеречную улицу, и лорд Пастерн запер за ними дверь.

– Я тоже пойду, Аллейн, – сказал Найджел, пока они стояли, глядя, как по переулку быстро удаляются две фигуры – одна худощавая, размашистой походкой, другая кряжистая и щеголеватая, бодро семенящими шагами. – Если только… А вы что собираетесь делать?

– У вас ордер при себе, Фокс?

– Да, мистер Аллейн.

– Тогда поехали.

– Правила, по которым судья решает, может ли то или другое признание быть допущено к рассмотрению в суде, гуманные, – размышлял вслух Фокс, – но временами просто из себя выводят, особенно когда долго с подозреваемым возишься. Полагаю, вы, мистер Аллейн, с этим не согласитесь?

– Они существуют для того, чтобы мы не выходили за рамки дозволенного, Братец Лис, и, на мой взгляд, это не так плохо.

– Дайте нам только предъявить ему обвинение, – вырвалось у Фокса, – и мы могли бы его сломать.

– Под давлением он может сделать истерическое признание. А вдруг он наврет с три короба? Такова, мне кажется, суть ненавистных вам правил.

Фокс буркнул что-то непечатное.

– Куда мы направляемся? – поинтересовался Найджел Батгейт.

– Заглянем к Морри, – хмыкнул Аллейн. – И если повезет, застанем у него посетителя. Цезаря Бонна из «Метронома».

– Откуда вы знаете?

– Одна птичка насвистела, – пояснил Фокс. – Они условились о встрече по телефону.

– А если так, что вы сделаете?

– Арестуем Морено, мистер Батгейт, за приобретение и распространение наркотиков.

– Фокс думает, – сказал Аллейн, – против него можно выдвинуть обвинение, опираясь на показания покупателей.

– Когда он будет у нас, – размечтался Фокс, – он, возможно, заговорит. Невзирая на всякие правила.

– Он жаждет быть в центре внимания, – неожиданно сказал Аллейн.

– И что с того? – поинтересовался Найджел.

– Ничего. Не знаю. На этом он может сломаться. Приехали.

В похожем на туннель коридоре, который вел к квартире Морри, было довольно темно. И пусто, только черная фигура полицейского в штатском, дежурившего в дальнем конце, маячила на фоне тусклого окна.

Беззвучно ступая по толстому ковру, они подошли к нему. Дернув головой на дверь, он пробормотал фразу, закончившуюся словами «между молотом и наковальней».

– Хорошо, – кивнул Аллейн.

Полицейский потихоньку открыл дверь в квартиру Морри.

Стараясь не шуметь, они вошли в прихожую, где застали второго полицейского, прижавшего к стене блокнот и занесшего над ним карандаш. Четверым молчащим мужчинам пришлось стоять почти вплотную в тесной прихожей.

В гостиной за ней Цезарь Бонн ссорился с Морри Морено.

– Огласка! – говорил Бонн. – А как же наша репутация! Нет, нет! Извини. От всего сердца сожалею. Как и для тебя, для меня это катастрофа.

– Послушай, Цезарь, ты кругом ошибаешься. Моя публика меня не оставит. Они хотят меня видеть. – Голос резко взмыл. – Они… меня любят! – крикнул Морри и добавил после паузы: – Любят, чертова ты свинья.

– Мне надо идти.

– Тогда иди. Ты еще увидишь. Я позвоню Кармарелли. Кармарелли годами меня добивался. Или в «Лотосовое дерево». За меня драка начнется. И твоя драгоценная клиентура уйдет со мной. Мой оркестр всем нужен. Я позвоню Штейну. В городе нет ни одного ресторатора…

– Минутку. – Цезарь был уже у самой двери. – Пожалуй, надо тебя предупредить… ну, чтобы избавить от разочарования. Я уже обсудил наше дело с этими джентльменами. Неофициальная встреча в неофициальной обстановке. Мы пришли к соглашению. Ты не сможешь выступать ни в одном первоклассном ресторане или клубе.

Послышался скулеж фальцетом, который прервал голос Цезаря:

– Поверь мне, я тебя предупредил только по доброте душевной. В конце концов, мы старые друзья. Послушайся моего совета. Уйди на покой. Ты ведь, без сомнения, можешь себе это позволить.

Он издал нервный смешок. Морри что-то зашептал. Очевидно, они стояли рядышком по ту сторону двери.

– Нет, нет! – сказал Цезарь громко. – Тут я ничего поделать не могу. Ничего! Ничего!

– Я тебя прикончу! – заорал вдруг Морри, и по блокноту полицейского в штатском заплясал карандаш.

– Ты самого себя прикончил, – нервно лопотал в ответ Цезарь. – Ты молчать будешь! Понял меня? Молчать как рыба! Для тебя больше света рампы не будет. Тебе конец. Убери от меня руки!!!

Послышались звуки борьбы и сдавленное восклицание. Что-то тяжело ударилось о дверь и соскользнуло вниз по ее поверхности.

– Все, тебе конец! – задыхаясь, произнес Цезарь, голос у него был одновременно шокированный и победный. А потом вдруг, после короткой паузы, он продолжил раздумчиво: – Нет, правда, ты слишком глуп. С меня хватит, я сообщу о тебе в полицию. Будет тебе дурацкое выступление, но только в суде. Все немного посмеются и забудут про тебя. Тебя отправят на виселицу или, возможно, в клинику. Если будешь примерно себя вести, через год-другой тебе позволят дирижировать тамошним оркестриком.

– Давай! Да донеси же! Донеси! – Морри за дверью поднялся на ноги. Его голос опять сорвался на фальцет: – Но рассказывать-то буду я. Я! Если я сяду, то сотру ухмылочки со всех ваших лиц. Ты еще главного не знаешь. Только попробуй меня подставить. Это мне-то конец?! Да я только начал. Вы все услышите, как я раскроил сердце проклятому даго!

– Вот оно, – сказал Аллейн и толкнул дверь.

Облокотившись на леер, Аллейн смотрел на побуревший от времени морской причал, заполненный людьми. Через пару минут вся эта картина начнет отдаляться, постепенно расплываясь, а потом и вовсе превратится в смутные воспоминания. «Мы заходили в Суву». Аллейна вдруг охватило неодолимое желание навеки запечатлеть причал в своей памяти. Поначалу праздно, как бы между прочим, а затем с удивившим его волнением Аллейн принялся запоминать открывшуюся его взору картину. Всю до мелочей. Вот высоченный фиджиец с причудливо расцвеченной прической. Ну и волосищи – ослепительно яркий фуксин в сочетании с ядовито-мышьяковой зеленью грозди свежесрезанных бананов. Поймав это дикое сочетание красок в силок извилин своей памяти, Аллейн с фотографической точностью запечатлел его и перевел взгляд на темное лоснящееся лицо, на котором отражались голубоватые блики водной лазури, потом отметил крепкий торс, белоснежную набедренную повязку и могучие ноги. Его захватил азарт. Сколько он успеет запомнить, прежде чем корабль отчалит? И звуки – их он тоже должен увезти с собой – характерное шлепанье босых ступней, монотонный рокот голосов и обрывки песни, доносившейся от стайки девушек-аборигенок, столпившихся в отдалении на фоне россыпи кроваво-красных кораллов. Нельзя забыть и запах – удивительный пряный аромат красного жасмина, кокосового масла и отсыревшего дерева. Аллейн расширил круг, включив в него индианку в кричаще-розовом сари, сидевшую на корточках в тени развесистого изумрудно-зеленого банана; мокрые крыши будок на пристани и покрытые лужами дорожки, которые веером расходились от причала и исчезали где-то в мангровых болотах и далеких горных грядах. А горы – ну разве можно забыть это чудо? Пурпурно-багряные у основания, перерезанные посередине неспешной процессией облаков, они упирались в торжественное и неподвижное небо фантастическими пиками, похожие на шпили средневековых рыцарских замков. Длинная гряда облаков, окаймленная темно-синей бахромой, в центре угрожающе темнела невыплеснутым дождем. Цвета – сочные и густые краски, причудливая палитра мокрой сепии, ядовитой зелени, кровавого фуксина и сочного индиго. Гортанные голоса фиджийцев – такие громкие, словно их издавали органные трубы, – сочно прорезывали пропитанный влагой воздух, который и сам, казалось, звенел и вибрировал.