Рональд Нокс - Все еще мертв. Фальшивые намерения

Так выпьем же за молодчину Нокса.

Для Маклина это прозвучало бы кощунством. Земляк Нокса – какая странная аллегория возможностей добра и зла.

Тем временем Бридон добрался до места встречи – хорошо известной ему поляны в лесу недалеко от берега, откуда днем было видно пришвартованную прямо напротив лодку № 1. Проложив себе довольно глубокое русло в глине, к реке тянулся небольшой ручеек; с краю стояла шаткая, перекошенная изгородь, разделявшая два участка. Бридон на секунду включил фонарь и быстро достал то, что принес. До встречи оставалось около четверти часа, а ему предстояло кое-что сделать. Некоторое время сыщик прислушивался, словно пытаясь убедиться, что Летеби еще не пришел. Затем, склонившись над водой в нескольких ярдах от изгороди, он начал водить рукояткой трости в бурлящей Дауни. Пару раз он вынимал трость и разочарованно смотрел на нее. Сильное течение мешало держать ее вертикально. А, вот так-то лучше! Бридону удалось подцепить прочную веревку, которая либо была к чему-то привязана, либо ее оттягивал груз. Хотя скорее всего, один конец был привязан к ветке или корню дерева в нескольких футах под водой у самого берега, а другой прикреплен к грузу – канат тянулся к середине реки. Бридон дернул, и дальний конец подался; сыщик вытягивал его из воды ярд за ярдом, и наконец по песку зашуршал небольшой парусиновый мешочек, крепко привязанный к веревке; с него капала вода. Да, так хорошо. Может, и необязательно, но придает дополнительный налет правдоподобия встрече, слишком уж отдающей пафосом. Бридон еще стоял, нагнувшись над парусиновым мешочком, когда его вместе с этим мешочком вдруг залил свет. Он поднял глаза и прищурился на луч мощного электрического фонаря, бивший на него сверху, примерно от изгороди, от которой он недавно отошел. Фонарь, конечно, находился в руках человека, скорее всего, на уровне груди, но даже очертания фигуры было не разобрать. Из-за внезапности, молчания, которое хранил вновь прибывший, Бридон на секунду растерялся. Затем включил собственный фонарь, который еще держал в руке, и смутно, но все-таки разглядел над снопом направленного на него света лицо Хендерсона.

– Все бросай и руки вверх, живо, – были единственные слова Копателя, пристально смотревшего на странного согбенного человека.

Бридону показалось, Хендерсон несколько озадачен, хотя трудно было сказать – из-за маскарада или парусинового мешка. Сыщик засунул фонарь в карман – он заметил в правой руке собеседника револьвер, а на лице крайне неприятное выражение. Того словно загнали в угол, при малейшей неожиданности он готов был стрелять. Однако по каким-то затейливым психологическим законам страх еще не овладел рассудком сыщика; руки машинально отпустили фонарь и поднялись вверх; сознание затопила смесь ошеломления и стыда. Как-то так получилось, что он позорно все запорол. Но еще непереносимее провала были приведшие к нему неверные умозаключения. Почему Хендерсон жив? Кто погиб в гараже? Неужели послание, адресованное Летеби, которое тот должен был найти пару часов назад, попало в руки Хендерсона? Если так, то каким образом? Они заодно? Или Хендерсон перехватывает всю корреспонденцию Летеби? Где он пропадал все это время? Как ему удалось так глубоко залечь на дно? И так некстати выскочить? Прямо как черт из табакерки.

Как только Хендерсон вспомнил, что у него имеется голос, и принялся излагать положение дел, мысль о том, что они с Летеби заодно, немедленно была отброшена за ненадобностью. Речь получилась длинная, довольно беглая, хотя ее трудно было назвать вершиной ораторского искусства, если последнее заключается в том, чтобы избегать постоянного повторения одного и того же слова. Выражением, произносимым в монологе с особенной эмфазой, было «облапошить»; все остальные вы едва ли решились бы передать в руки впечатлительного наборщика. Смачная филиппика позволяла сделать следующие выводы: первое, Хендерсон исходил из того, что в костюм шофера нарядился Летеби; второе, он полагал, что послание, назначившее встречу, писал тот же Летеби; третье, он считал – довольно логично, – что Летеби удрал с кладом; четвертое, он истолковал слово «пополам» как предложение ему, Хендерсону, получить долю, взамен сняв с Летеби висевшие на том подозрения; пятое, он не расположен это предложение принимать; шестое, он, в свою очередь – в порядке усовершенствования плана – склоняется к мысли привязать псевдо-Летеби к дереву и заткнуть ему рот кляпом, пока сам он уберется восвояси с пожитками, какие только унесет. Однако, как у многих неопытных авторов, синтаксические конструкции Хендерсона страдали тем, что прилагательные никак не дружили с существительными и формулировки достаточно простых тезисов требовали нестерпимого количества лексем.

Бридон слушал, все еще находясь в каком-то тумане, до него доходил лишь общий смысл сказанного, и даже тот немедленно отправлялся в арьергард сознания. А на передовой неистовствовал простой инстинкт самосохранения в сочетании с решимостью, почти такой же инстинктивной, не дать Хендерсону уйти. Рассудок затопила волна негодования, но сыщик понимал, что позволить ему прорваться нельзя, что, если у него есть хоть малейший шанс выпутаться из петли, в которую он угодил в результате своих неудачных маневров, действовать надо спокойно. Первым делом предстояло решить, разыгрывать ли из себя Летеби и дальше или устранить недоразумение. Если он раскроет себя, от неожиданности противник может размякнуть. Но все-таки даже в собственном обличье сыщику трудно было надеяться на то, что удастся умилостивить обманутого кладоискателя. Если же он продолжит играть Летеби, Хендерсон может испугаться, что на шум из дома выползет Бридон, и попытается получить свою долю. Сотни сопутствующих вопросов, имеющих практическое значение, проносились у него в голове. Есть ли у Хендерсона машина? Если нет, как он собирается уходить от преследования в этой пустынной местности? Существует ли опасность, что он решит угнать из незапертого гаража его, Бридона, машину? Есть ли надежда, что Палтни (или опасность, что Анджела) попытается ему помешать? Можно ли привязать человека к дереву, который этого не хочет, когда твоим единственным аргументом является револьвер, но ты вряд ли умудришься держать пленника на мушке, поскольку руки будут заняты узлами веревки? До каких пор блефовать? До каких пор пытаться не убивать? До каких пор пытаться не шуметь? Если он побежит и ему удастся вырваться из неумолимого круга света, начнет ли Хендерсон стрелять или заколеблется и пустится в погоню, которая еще неизвестно чем закончится? А если позвать на помощь, услышит ли его кто-нибудь или вслед за этим немедленно последует выстрел? Как же смешно и неудобно несколько минут подряд держать руки поднятыми, даже на высоте плеч.