Рональд Нокс - Все еще мертв. Фальшивые намерения

– Боже милосердный, мистер Палтни, ну у вас и фантазия! Я понимаю, к чему вы клоните, хотя… Обычно, если убийца хоть чуть-чуть непростой, очень трудно разобраться, как кто-то вообще мог оказаться на месте преступления в момент его совершения. В нашем же случае сложно понять, почему один мог там быть с большей вероятностью, чем другой. Остров, где стоит один-единственный дом, в пяти минутах от каждого берега на рыбацкой лодке, до которого почти с любого места доплывет даже посредственный пловец; живут там, похоже, всего два человека: один таинственный незнакомец, на которого всем наплевать, другой эдакий публичный человек, у любого зачешутся руки его пристрелить, едва завидит, – да, все это дает немалый простор воображению. Странно, но Майлза, кажется, не шибко интересует убийца. Его беспокоит только этот заплесневелый клад, который кто угодно мог закопать где угодно. Просто не понимаю, как он собирается во всем разобраться.

– Резонно предположить, что появление трупа и исчезновение клада взаимосвязаны.

– Ну да, наверно. Подозрительно только, если они не взаимосвязаны. Или все-таки связаны? Слушайте, если произошло убийство, то убийца либо Летеби, который на виду, либо Хендерсон, местонахождение которого неизвестно, либо третий, мистер Икс, который есть чистая догадка. Вы говорите, это не Летеби. Но напрягите чуточку свое богатое воображение. Если все-таки он – для чего?

– Исхожу из того, что вы сейчас отождествляете несчастную жертву эксперимента с Хендерсоном. Зачем Летеби убивать Хендерсона? Ну, когда речь идет о дележе, один лучше, чем два. Хотя тут возникает вопрос, как они договорились с сэром Чарлзом. Если последний поставил условием пятьдесят на пятьдесят, то вторые пятьдесят доставались компаньонам или выжившему компаньону. Но если он сказал: Летеби, вам я даю двадцать пять процентов, а вам, Хендерсон, еще двадцать пять – тогда вторые двадцать пять процентов отходят наследникам и душеприказчикам Хендерсона, и мотив для убийства исчезает напрочь.

– Черт подери, а это в самом деле неплохо бы выяснить. Я скажу Майлзу. Но предположим, Летеби все-таки получает вторую четверть, если убивает компаньона. Вы полагаете, это убедительный мотив?

– Если честно, нет. По оценке мистера Бридона, общая сумма от продажи клада не достигнет большого количества того, что на языке, имеющем довольно узкое распространение, называется, если не ошибаюсь, тити-мити. Представления не имею, откуда взялся этот поэтичный образ. Немногие, полагаю, станут подвергать себя риску очутиться на виселице и уж точно подставляться под косые взгляды окружающих, если им не гарантировано миленькое вознаграждение.

– Но ведь это такой же аргумент против того, что Хендерсон убил совершеннейшего незнакомца.

– Мне думается, не такой уж веский. Хендерсон из тех, кто, будучи однажды оправдан присяжными, может легко укрыться от взоров общества и посмеиваться над его суждениями. Но трудно понять, какая была необходимость исторгать из рядов человеческого сообщества совершеннейшего незнакомца. Предположим, он стоял между Хендерсоном и сокровищами, но ведь можно было найти куда более гуманный способ от него избавиться. Если, конечно, – впрочем, вам уже наверняка приходило это в голову, – если Хендерсон не собирался просто раствориться и убил незнакомца так, чтобы тело приняли за его собственное. Но тогда почему он не сразу умыкнул клад, пока его компаньон без чувств валялся в постели? В свидетели того, что он так не поступил, можете взять мои собственные глаза. Или он вернулся за сокровищами, когда на острове было полно пожарных, землевладельцев и на диво мускулистых охотников? Верится с трудом.

– Да, загвоздка. Потому что то же самое можно сказать, если незнакомец, Икс, убил Хендерсона. Он бы сразу усвистел вместе с кладом, пока можно было спокойно уйти, а не оставлял бы его там, чтобы предоставить вам возможность порыться в сундуке.

– Именно. И еще одно возражение против того, что Летеби убил Хендерсона. Естественно было бы сначала убить или хоть оглушить жертву, а уж затем оставить в гараже без сознания, чтобы она сгорела. Но в таком случае, зачем запирать дверь, подчеркивая, что это дело рук убийцы? Почему не оставить ее открытой, как при несчастном случае?

– А может, он хотел помешать Майлзу, ну, или первому, кто придет, раньше времени проникнуть в гараж?

– Но там есть окно. Ведь существовала возможность бросить или просунуть в гараж ключ, и мы пришли бы к выводу, что Хендерсон заперся сам и был слишком пьян, чтобы выбраться.

– Значит, вы думаете, что это просто совпадение – пожар и исчезновение сокровищ в одну ночь? – подытожила Анджела, с крайне недовольным видом подперев подбородок кулаками.

– Ничуть, – отозвался мистер Палтни. – Я просто предположил, что убийство, если это было убийство, едва ли совершили только из-за клада. Но разбушевавшийся пожар предоставил спонтанную возможность прикарманить сокровища. Кто-нибудь из учтивых спасателей, как, насколько я понимаю, полагает и сам Летеби, мог поддаться искушению и прихватить его с собой. Или Летеби решил укрепить свое финансовое положение, спрятав где-нибудь сокровища и заявив, что Хендерсон, который уже ничего не может сказать в свою защиту, с ними удрал – ну, чтобы получить страховку.

– Что ж, кажется, мы так ни в чем и не разобрались. Интересно, а что там поделывает Майлз? Обычно он не врет, хотя иногда опасно близок ко лжи.

Пока Анджела беседовала с учителем, на острове кое-что произошло. Впоследствии, рассказывая об этом жене и мистеру Палтни, Майлз Бридон избрал стиль остросюжетного романа, подробно излагая события и предоставляя им догадываться, о ком идет речь. Поскольку, как он выразился, в такую темную ночь нельзя с уверенностью сказать, кто есть кто. Мы не станем приносить читателю наши извинения за то, что передадим рассказ сыщика в первозданном виде, так как ему (читателю), возможно, к этому моменту разгадать загадку намного проще, чем Анджеле.

Дом на острове Эрран стоял в своего рода выемке у подножия холмика, точнее, пупырышка, по окружности укутанного густыми кустами рододендрона, а наверху поросшего пихтами. На острове почти не было ровных участков, так что северная часть дома поднималась, так сказать, на один этаж выше южной; «лишний» этаж занимал подвал, который практически не использовался. Связывая стеклянную дверь главной гостиной – «французское окно» – с внешним миром, к ней вели каменные ступени футов десяти высотой, даже довольно изящные. У этой двери часов в девять в темный вечер пятницы вырос силуэт человека; свет падал сзади, так что его было не узнать. Человек постоял некоторое время, глядя во мрак беспечным взглядом того, кто бесцельно проводит время, а не силится что-то рассмотреть.