Николай Животов - Убийца

Походив по заведению, он вернулся опять в квартиру. Следователь приглашал его к 12 часам утра, а теперь нет еще девяти. Он надел пальто, шляпу, взял трость и вышел на улицу. Сумрачное, дождливое утро, холодный ветер, грязь – все усиливало только мрачное его настроение. Извозчика не было, он пешком пошел к заставе, чтобы сесть на конку.

Что это?

Он увидел у самой заставы толпу народа и в толпе Илью Ильича Коркина, без шляпы, с развевающимися волосами и блуждающими глазами. Его крепко держали за руки и насильно тащили домой, а он отбивался и все кричал: «Держи, держи, не пущу, назад».

– Что это такое? – спросил Куликов одного из толпы.

– Лавочник здешний рехнулся.

– Что же он?

– А бог его знает! Кто говорит – жену арестовали, а кто рассказывает, что она с другом от него бежала, а он сердечный, вишь, ловит ее! Неизвестно…

– Давно бежала?

– Только что карета уехала, он догонял. Да где догнать, коли ежели не в своем, значит, уме!

Куликов с наслаждением смотрел, как бился Коркин, как рвал на себе платье и отчаянно кричал одно и то же: «Держи, не пущу!» Да, эти страдания почище его! А ведь отчасти это дело его рук! Он заварил кашу! Но как все это произошло?

Он вернулся почти бегом назад, опередил толпу и быстро пошел к дому Коркиных. Ему хотелось расспросить прислугу, пока не привели еще хозяина. У самого дома он увидел главного приказчика Ильи Ильича.

– Что это стряслось у вас? – обратился к нему Куликов, указывая на приближающуюся толпу.

– Понять не можем! Все было по-хорошему, недавно хозяйка захворала, священника приглашала, вчера поправилась было, мы все рады так были, любят уж больно все ее, а сегодня вдруг околоточный с каретой пожаловал и увез хозяйку-то! Илья Ильич провожал, ничего, целовались, плакали, расставаясь, он сам и в карету подсадил! Только что карета тронулась, а он заорал благим матом «держи» и побежал сзади. А какое «держи», когда околоточный везет, кто же задержать может?

– Удивительно! А куда повезли ее?

– Кучер сказывал, в окружный суд, к следователю, а по какому делу – никто не знает! Шептались хозяева всю ночь, спать не ложились, а какое дело – неизвестно.

Толпа подошла совсем близко. Куликов не сомневался теперь, что жена все рассказала мужу, и потому решил не попадаться на глаза помешанному. У сумасшедших бывают иногда проблески сознания, и тогда они очень опасны для своих личных врагов. С помешанного взять нечего, хоть бы убил на месте!

Куликов скрылся в двери лавки Коркина и оттуда наблюдал. Вид несчастного, особенно, когда ему скрутили на спине руки и, подгоняя вперед, толкали в спину, был воистину ужасный. Даже Куликова эта картина почти удовлетворяла.

«Теперь, если сообщить об этом Елене Никитишне, то совсем можно насытиться», – мелькнуло в голове Ивана Степановича.

Он посмотрел на часы и, осторожно выйдя из лавки, пробрался сквозь толпу на дорогу; пошел опять к заставе.

– Дело разыгралось, – думал он, – жаль только, что ему примазаться не удалось! Состояньице у них кругленькое, а все теперь прахом пойдет! Ей каторги не миновать, ему ничего не нужно в больнице, детей нет. Куда же все это? Как бы это пристроиться, хоть опекуном, что ли! Эх, дура, дура! Не могла ко мне прийти, мы гораздо дешевле бы все устроили! Вот только вопрос, что она наговорила? Не запутала ли меня?

Куликов подошел к заставе, нанял извозчика и поехал к следователю. Дорогой он не переставал придумывать способы покушения на капиталы Коркиных.

– Вот уж совсем безобидно! Выморочные деньги! А говорят, до 200 тысяч деньжищ. Эврика! Предъявить разве вексельков Ильюши тысяч на 70–80. Все знали, что мы приятели, часто пьянствовали, а если какой спор возникнет, можно с опекуном поделиться! Не дурно, черт возьми, придумано!

Он так увлекся своими мечтами, что не заметил, как доехал до здания окружного суда на Литейном. Народ подходил и подъезжал со всех сторон. Петербуржцы, видимо, любят сутяжничество. Семь гражданских и пять уголовных отделений едва успевают справиться со всеми жалобами, исками и просьбами. Куликову эти отделения хорошо знакомы. Он привычною походкою прямо направился в первый подъезд, сбросил пальто у швейцаров и поднялся в самый верх. Еще было рано. В низкой, с мансардными окнами и стеклянной крышей, зале была масса народа. Каменные, не оклеенные обоями стены, плиточный пол превращали залу в какую-то казарму.

У входа в коридор с камерами пятнадцати следователей два рослых стража принимали повестки и выкликали фамилии приглашенных. Вход в коридор, а тем паче в камеры, без вызова, строжайше воспрещен.

Куликов подал свою повестку, как доказательство явки в назначенный срок, и стал прохаживаться по залу, в ожидании вызова. Большинство посетителей были простолюдины, рабочие, приказчики. Это все свидетели и потерпевшие от разных краж, взломов, мошенничества и т. п.

Куликов чувствовал себя неловко в этом обществе и, как на избавителей, все посматривал на стражей. Наконец раздалось желанное:

– Иван Куликов!

Он поспешил откликнуться и мелкой рысцой пустился к коридору.

– Вторая дверь налево, – сказал сторож. Куликов тихонько приоткрыл дверь и на цыпочках вошел.

В камере не было никого, кроме следователя, пожилого, тучного господина с побритым подбородком и седыми баками. Куликов, войдя, остановился у дверей и ждал приглашения. Следователь дописывал бумагу и не заметил вошедшего. Густые брови закрывали совсем его глаза. Только скрип пера слышался в камере. Он кончил и вскинул брови на дверь.

– Вы Куликов?

– Так точно, – ответил Иван Степанович, низко кланяясь.

– Временный купец второй гильдии?

– Совершенно верно-с.

– Откуда родом?

Куликов замялся, кашлянул и не твердо ответил:

– Из Орла, местный мещанин, ваше превосходительство…

– Потрудитесь рассказать все, что вам известно по делу об убийстве Коркиной своего первого мужа…

– Как вы изволите говорить?

Следователь повторил вопрос и предложил свидетелю подойти ближе к столу.

– Извините, но я ровно ничего не знаю по такому делу.

– Ничего! Как ничего?

И опять он вскинул свои щетинистые брови, уставившись на свидетеля. Куликову было жутко от этого взгляда. Он не умел конфузиться, но перед этим проницательным взглядом чувствовал себя очень неловко и неприятно.

– Мне решительно ничего неизвестно, – повторил Куликов.

– Вы с Коркиной знакомы?

– Очень мало. Один раз только видел.

– Вы писали ей записку?

– Ей? Никогда. Я писал ее мужу, с которым хорошо знаком; давал ему деньги под векселя. Тут был срок векселю, он просил подождать, и я написал: «Жду только до завтра».

– Вы не намекали Елене Коркиной на убийство ее первого мужа?