Аркадий Бухов - Шерлок Холмс в России [Антология русской шерлокианы первой половины ХХ века. Том 3]

Грустно, а — факт. Непреложный и глубоко поучительный факт.

Дайте себе труд внимательно и беспристрастно вдуматься и учесть то, что дало вам в конечном результате чтение сыщицкой литературы, — и вы сами воочию убедитесь в этом. Вы сами не только со стыдом, но и с тревогой, близкой к ужасу, в конце концов подметите в себе, прежде всего, принижение здорового литературно-художественного вкуса.

Вы увидите и вполне признаете справедливость того, что все время, которое вы провели в обществе Шерлоков Холмсов, лордов Листеров, Нат Пинкертонов, Ник Картеров и проч., вы провели в очень дурной компании, — компании не живых, реальных лиц, носителей и воплотителей каких-либо жизненных, идейных начал, не глубоко-продуманных, психологически-правдивых характеров, не типично-красочных и индивидуально-ценных физиономий, а в компании искусственно-придуманных и бульварно-пошлых манекенов, говорящих дубовым бульварным языком.

Вы увидите и вполне согласитесь с тем, что во всех рассказах об этих бульварных героях, за исключением разве рассказов Конан-Дойля [24] Некоторые исследователи и критики начинают за последнее время высоко ценить рассказы Конан-Дойля. Так, напр., пр. — доц. Н. О. Лосский, автор «Обоснования интуитивизма», прямо-таки рекомендует изучающим логику познакомиться с Шерлоком Холмсом. В большинстве рассказов о нем он ценит строго-логическую будто бы структуру их и вообще — смотрит на них, как на ряд интересных логических загадок, которые решаются с таким же будто бы интересом, как и математические задачи, задачи-шутки и т. п. 1 , нет ни логической связи фактов, ни постепенного развития действия и постепенного разрешения задачи: все ясно с первых же страниц и все одинаково неправдоподобно и фальшиво, так как опирается в большинстве случаев не на умозаключение от присутствия основания к присутствию следствия и от отсутствия следствия к отсутствию основания, а на невозможное с логической точки зрения умозаключение от присутствия следствия к присутствию основания. Факты нанизываются подчас совершенно несообразно, лишь с целью достижения эффектов лубочного характера. Обыкновенно дело представляется так, что сыщик каким-то непонятным образом или благодаря нелепой случайности нападает на след преступления, но, выслеживая преступников, сам попадается в их руки. Казалось бы, он должен погибнуть, но — нет! — он все-таки вывертывается, выходит из критического положения с помощью самых удивительных и нередко — прямо-таки недопустимых с точки зрения здорового разума средств. Так в одном рассказе передается, напр., о том, как преступники захватывают ненавистного им Нат Пинкертона, привязывают его животом к дулу заряженной пушки, вставляют в последнюю фитиль с зажженным концом и уходят. Казалось бы, — сыщику пришел карачун: связанный по рукам и по ногам, он должен видеть, как постепенно перегорает шнур фитиля и с каждым мгновением все ближе и ближе надвигается на него неумолимая и неминуемая смерть. Однако, Нат Пинкертон, т. е., собственно говоря, не Нат Пинкертон, а автор рассказа, не теряется и не смущается: он просто-напросто заставляет своего героя откусить кончишь языка и выплюнуть его вместе с кровью на горящий фитиль, благодаря чему последний гаснет, и сыщик, таким образом, спасен. Он освобождается, победоносно ловит преступников, сыгравших с ним такую скверную штуку, сажает их в тюрьму, за что и получает условленный гонорар. А так как без языка сыщику обойтись никак невозможно, то автор заставляет врачей приделать ему новый язык — и дело в шляпе. И подобных несообразностей вы найдете целую кучу.

Удивительно ли после этого, что художественный вкус, развитие и воспитание которого требуют самого тщательного и внимательного выбора книг, при чтении подобной антихудожественной дребедени невольно притупляется и принижается. Ведь нельзя же, в самом деле, безнаказанно прочесть до 150-200-300 подобных рассказов! Мысль, в силу повторности, невольно привыкает укладываться в такое же больное русло, делать такие же логические несообразности, свыкаться и сживаться с фальшивыми бульварными образами и картинами, выражаться вовне таким же дубовым, бульварным языком. Поистине, в данном случае правы пословицы: «Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты таков» и «Нет на свете ничего гаже дурной компании»…

Но, помимо принижения литературно-художественного вкуса, вы увидите, далее, и нечто более ужасное: вы увидите, как под влиянием чтения сыщицкой литературы постепенно притупляется и извращается нравственное чувство у человека, как последний, питая воображение грязными картинами преступного мира, постепенно и незаметно для самого себя утрачивает отвращение к этим картинам, сживается с ними, капля за каплей впитывает в себя взгляды разных Нат Пинкертонов, лордов Листеров и Арсенов Люпэнов, а при неуравновешенности, болезненной склонности к подражанию, истерии — сам начинает проповедовать то же самое и даже — становиться в их ряды.

Да иначе оно, впрочем, и не может быть.

Существенно-важный психологический момент всякого чтения, как известно, состоит в том, что воспринятые от чтения образы и картины, даже помимо желания читателя и, что еще важнее, даже помимо непосредственного сознавания им этого, вызывают в нем такой или иной субъективный отклик, такое или иное отношение к себе, возбуждая, по ассоциации, целую гамму соответствующих чувств и настроений. При частом же, а тем более продолжительном и систематическом повторении в чтении одних и тех же образов и картин происходит, если вовремя не дано необходимого противовеса, эмоциональное предрасположение воплотить эти чувства и настроения, как привычные уже, в ряд действий в своей собственной жизни и деятельности. Происходите, одним словом, явление своего рода гипноза, внушения через чтение. И если под влиянием подобного внушения часто меняют свои взгляды, привычки и характер даже взрослые, уже сложившиеся и духовно окрепшие люди, то что сказать о молодежи, увлекающейся, неустойчивой и еще не определившейся!

При живости фантазии, она скорее, чем взрослые, может перенестись в условия жизни, изображаемый писателем, сблизиться с этой жизнью, с выведенными героями ее, вступить с ними в живой обмен своими чувствами и настроениями, своими симпатиями и антипатиями.

И посмотрите, как, увлеченная общим психозом окоемовщины, реагировала она на образы и картины той жизни, что описывается на страницах пестрых книжек о сыске и преступлениях, и что из этого вышло.

Вы увидите, что большинство юношей, увлекшихся чтением сыщицкой литературы, уже на втором — на третьем десятке ее номеров не только привыкает к грязным персонажам ее и не возмущается их преступными свойствами, а начинает даже постепенно, очевидно — по мере проникновения во вкус Окоемовых, — увлекаться их борьбою, сочувствовать им, дрожать за их участь, живо разделять все их интересы, вместе с ними придумывать новые способы воровства и избавления от опасности и, наконец, с облегчением вздыхать, когда вору или сыщику удаются их кровавые, зверские замыслы.