Александр Цеханович - Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Проехав несколько построек, он остановился у одной из них, где над полуразвалившимися дверями криво висела вывеска: «Парикмахер». Сюда-то он и зашел, отворив дверь с очень гулким звонком, который долго еще болтался и звенел без всякой надобности уже в то время, когда из-за перегородки вышел грязный старый грек в засаленной визитке и объявил, что заказ готов.

Затем он вернулся за перегородку и тотчас же вынес оттуда парик с длинными темно-русыми волосами, цвет которых был немного темнее волос бороды и усов Шилова.

Заказчик обнаружил тут же коротенькую привязную бороду с усами. Шилов примерил все это перед обсиженным мухами и расколотым зеркалом и, видимо, остался очень доволен.

Он превратился в мужика, правда немного белолицего, но зато очень типичного. Тут же грек подал ему и какую-то коробочку, говоря:

– А вот вам и цвет лица! Хорошо я исполнил, что вы приказали… только опахните лицо пуховкой, и у вас лицо самое мужичье будет, а вот это гольдкрем, помажьтесь им, оботритесь – и следа не будет.

Шилов бросил греку крупную ассигнацию и, велев завернуть все это, вышел из магазина, не направо – по направлению к городу, а налево – к заставе.

Он шел пешком, неся в руках сверток. Вот он миновал заставу, вот пошел по шоссе, возбуждая своим изящным костюмом удивление у прохожих.

Прошел до первого верстового столба, свернул на проселок и чуть не побежал по направлению к видневшемуся невдалеке леску.

Этот последний представлял из себя совершенно правильный четырехугольник, одной стороной обращенный к полотну железной дороги, а другой – к шоссе.

Он вошел туда осторожно, озираясь, и, выбрав наиболее глухое и удобное местечко, стал переодеваться.

Откуда-то у него явился засаленный парусиновый мешок, куда он сложил свой изящный наряд: рубашку с галстуком и костюм с шляпой и перчатками, а сам облачился в одеяние, купленное на рынке.

Через несколько минут из леска вышел загорелый мужик со свежесрезанной дубиной, в котором никто бы не мог, конечно, узнать того барина, который немного времени назад крался сюда, озираясь, как преследуемый вор.

Мужик был довольно франтоватый, но все-таки мужик, как есть, с мешком за плечами и дорожной палкой.

Он сторонкой, идя по полотну железной дороги, вскоре добрался до вокзала и смешался с толпой третьего класса около кассы, где уже выдавали билеты.

Затем тот же мужик показался в вагоне, где было довольно пусто, потому что уже вся служебная публика проехала и оставались одни запоздавшие.

В углу громко разговаривали какие-то купцы с красными лицами, видно только что переместившиеся в вагон из какого-нибудь трактира, где сильно подвыпили.

Мужик притворился тоже пьяным и, сев на лавку, стал дремать, нахлобучив на самый нос козырек фуражки.

Вот вошел какой-то господин и сел в купе напротив него.

Господин, видимо чиновник, судя по портфелю, был не из важных чинов и еще менее важного склада.

Бедность сквозила в каждой складке его одежды и в каждой черте изнуренного лица.

Он, видимо, очень устал на службе, может быть, вышел последним и теперь спешил на дачу в семью съесть свой холодный обед вместо ужина.

Поезд тронулся.

Мужик клевал носом, но если бы кто пристальнее заглянул в это декорированное и раскрашенное лицо, тот с ужасом отшатнулся бы – так сверкали тревожные глаза его.

И действительно, Шилов готовился к очень решительному шагу.

Вот прошел обер-кондуктор, простриг его билет и ушел дальше вместе с кондуктором, по обычаю крепко хлопнув дверью.

Парень совсем опустил голову и мотался из стороны в сторону, являя из себя жаждущего уснуть пьяницу.

Вот он нагнулся, потому что уронил мешок, и одновременно рука его подложила что-то под лавку соседа. Это был великолепный сафьяновый бумажник с короной и вензелем. Затем парня уже совсем развезло, он лег на свой мешок и заснул.

Сосед, случайно задев ногой какой-то предмет, поднял его и, вздрогнув от неожиданности, огляделся вокруг.

Купцы все шумно разглагольствовали, пьяный парень сзади уже спал крепким сном.

Бумажник исчез в кармане соседа.

Мужик приподнял тихонько козырек фуражки и пристально оглядел спину, плечи и костюм соседа.

На лице его изображалась радость удачи.

Он тотчас же опять нахлобучил картуз и снова притворился спящим.

Поезд громыхал.

С обоих боков его мелькали, вальсируя, маленькие перелески, с шумом проносились мосты и будки стрелочников.

Но вот поезд замедлил ход.

Станция.

Сосед не шевелился.

Ему не тут, значит, надо было выходить.

Не шевелился и парень.

До второй станции расстояние было самое коротенькое.

Ехали не больше трех минут.

Чиновник с портфелем сложил газету, которую читал, впрочем, как заметил мужичок, более показывая вид, что читает, и встал.

Мужичок тоже, кряхтя, зашевелился, взял свой мешок, палку и пошел за чиновником.

Была минута! Ужасная минута. Он увидел, что чиновник колеблется: отдать ли находку жандарму или не отдать.

И – о радость! Он прошел. Он сошел с дебаркадера, он идет по аллее к дачам.

Мужичок издали следует за ним, ковыляя неровной походкой…

Вот он вошел в дачу на задней улице, вот вышла к нему навстречу жена и спрашивает, отчего он сегодня так поздно.

Дело сделано!

Мужичок берет влево к парку и идет шатающейся походкой мимо дачи.

Вот он вошел в парк, в самую глубь его, сел на траву, и началось обратное переодевание.

Через несколько минут это был тот же Шилов, элегантный красавец, изящный управляющий графа Сламоты.

Дело сделано!..

Трудный и шаткий план удался как нельзя лучше.

В бумажнике были только билеты… пять билетов по тысяче и несколько писем, карточек и квитанций…

Но если бы чиновник заявил жандарму о находке и составлен был протокол…

О! Он, Шилов, тогда вывернулся бы таким образом: он сказал бы, что случайно, ища одного нужного человека, проходил по третьему классу и обронил бумажник, в котором облигации лежали отдельно от других денег. Это была бы, конечно, неудача, но все-таки она ничуть не отразилась бы на нем.

Впоследствии только надо было прибегнуть к помощи какой-нибудь более удачно придуманной штуки.

И он прибегнул, он непременно нашел бы, изобрел бы такую штуку, может быть на сумму еще большую, потому что ему надоело быть управляющим у этого скряги. Надоело иметь дело с сотнями тысяч, а самому нуждаться в сотнях рублей.

Но теперь все удалось как нельзя лучше!

Остается положить только один штрих для воссоздания полной картины нападения и ограбления.

Шилов вынул вновь купленный нож, тот самый, которым срезал палку в роще около заставы, и нанес себе несколько соответствующих и умно рассчитанных ран.