Александр Цеханович - Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Однако, вынув в последний раз часы и убедившись, что урочный час на езду или ходьбу (Шилов всегда в хорошую погоду ходил пешком до станции и обратно) уже прошел, и значительно прошел, граф заволновался.

В первый раз он так неаккуратен, но, может быть, задержало что-нибудь!.. Но вот прошло еще четверть часа, час, полтора… Сламота всполошился.

Это уже было слишком! Пришел второй поезд, а Шилова нет.

Он велел лакею сойти вниз и поглядеть в глубь аллеи, не идет ли Дмитрий Александрович с этого поезда.

Но лакей, вернувшись, заявил, что не видать. Прошло еще двадцать минут, и вдруг в нижнем этаже в вестибюле лестницы раздался шум голосов. Сламота испуганно кинулся туда, впервые в своем доме услышав этот неожиданный шум.

Быстрыми шагами сошел он с лестницы и, не доходя до последней площадки, остановился как вкопанный от изумления и испуга.

Перед ним в толпе слуг стоял окровавленный Шилов.

Платье его было истерзано и изорвано, руки тоже окровавлены, сбоку на теле также виднелась кровь, проступившая и на прорези платья…

– Ограбили, граф! И чуть не убили!.. – сказал он, но все-таки своим обычным, почти спокойным голосом.

– Что с вами-то? – кинулся Сламота.

– Изранили, негодяи… Только не смертельно, кажется, даже наверно, потому что я одного из негодяев успел выследить… и уже он арестован. Одно жаль, что, пока я ходил за понятыми и за полицией, негодяи успели скрыть все деньги… при нем нашли только пять акций…

Сламота был сильно поражен и известием о пропаже ста тысяч, и этим ужасным видом своего любимца.

– За доктором! – крикнул он двум лакеям, кучеру, конюху и садовнику, толпившимся в передней.

Двое из них быстро скрылись, а Сламота и старик, камердинер его, под руки повели раненого наверх в его комнату.

Осмотрев раны на руках и одну царапину на груди, Сламота убедился, что они пустячны, но зато, созерцая их, и без рассказа мог себе представить, как яростно было нападение и как отчаянно защищался Шилов.

В особенности сильно была порезана правая рука.

– Ею чаще всего мне приходилось хвататься за нож, – рассказывал Шилов. – Я сам не знаю, каким чудом я спасся. Было это так: я шел по аллее, ничего, конечно, не подозревая, вдруг в том месте, где три дуба выступают и дорога сворачивает, выскочили человек шесть и все кинулись на меня… Нескольких я свалил ударами, но тут сверкнули два ножа. Я дрался как лев и благодаря этому, может быть, остался жив. Их задача, очевидно, была выхватить деньги… И это им удалось, затем они бросились врассыпную, передав деньги одному, который побежал полем. Я сперва упал от нанесенных мне ударов, а потом, когда злоумышленники разбежались, я все-таки, не теряя из виду того, который скрылся с деньгами, бросился за ним… И представьте, граф, это – один из здешних дачников, некто Краев, как оказалось. Он теперь арестован и с первым поездом будет отправлен в Петербург. При нем в качестве улики нашли пять билетов, как я вам сказал, остальные деньги не найдены… Не знаю, что покажет обыск, который произведут сегодня ночью… на даче… у жены негодяя.

Граф Сламота слушал этот рассказ, и все больше и больше морщин собиралось на его лице. Жаль было ему и денег, но еще, пожалуй, больше жаль Шилова, который в это время открыл рубашку и обнаружил на груди довольно значительный порез.

К счастью, нож злодея скользнул по ребрам, а воткнись, он непременно поразил бы в сердце!..

В то время как доктор перевязывал раны Шилова, на станционном перроне происходила ужасная драма.

Очнувшись от обморока и припомнив все случившееся, Татьяна Николаевна бросилась в ту сторону, в которую, по указанию девочки-прислужницы, увели ее мужа. Ничего не видя перед собой, несчастная женщина добежала до вокзала и здесь по густо собравшемуся народу узнала, что муж ее тут.

Он сидел на скамейке, низко опустив голову. С боков стояли два жандарма, зорко следя за каждым его движением.

Справа и слева стояла густая толпа, в которой шли громкие толки о случившемся.

Какой-то мужичок, стоя позади других, приподнялся на цыпочки, поглядел на Краева и сказал:

– Э-э-эх! Сердечный! С голодухи, верно!..

И действительно, арестованный имел очень жалкий вид.

Наскоро одетый котелок сполз на затылок. Белокурые пряди волос прилипли к потному лбу, рубашка была смята, а руки бессильно лежали по обе стороны, как парализованные. Время от времени он поднимал какой-то тусклый, остекленевший от ужаса взор и обводил им публику.

Такой взор бывает у осужденного на смертную казнь во время его последнего шествия.

Вдруг он вскочил со скамейки, как бы забыв о присутствии толпы и жандармов, вскочил и закричал:

– Нет! Что это?… Сон!..

– Хорош сон! – отозвался кто-то в толпе. – Свистнул больше ста тысяч, да и сон!..

Краев не слышал этого замечания. Он насильно был посажен жандармами на скамейку и опять погрузился в свое оцепенение.

В это время толпа разом с двух сторон расступилась.

С одной стороны появился граф Сламота, а с другой – жена арестованного.

Татьяна Николаевна с криком кинулась к мужу, упала на колени перед ним и, ломая руки, стала взывать к нему:

– Поля! Поля, что ты сделал? Поля!

Краев схватился за голову и истерически зарыдал, повторяя:

– Не знаю!.. Не знаю!.. Ничего не знаю!

– Ловко валяет дурака! – сказал кто-то.

– Стыдитесь! – внушительно ответил другой голос, и наступила гробовая тишина.

Сламота стоял, уронив руки, и с побледневшим от волнения лицом глядел на эту сцену.

Он пришел один взглянуть на преступника, потому что раненый Шилов был уложен в постель.

Преступник показался графу настолько жалким, что сердце его невольно переполнилось состраданием.

Дорого бы дал он, чтобы иметь возможность помочь этому несчастному, быть может по крайней нужде принявшему участие в грабительской шайке.

Но что он мог для него сделать теперь?

Нелицеприятный закон строго осудит его, не входя в те причины, которые побудили его пойти на преступление.

Слезы навернулись у старика на глаза, когда он увидел Татьяну Николаевну, бросившуюся перед мужем на колени.

Он не мог вынести более этой тяжелой сцены и отошел. Вскоре молодую женщину отделили от мужа и попросили вернуться домой для обыска, который должен был быть сделан на даче.

Но этот обыск не привел ни к каким результатам.

Никаких денег не было найдено, а ровно и ничего подозрительного в отношении к настоящему делу.

Татьяна Николаевна рыдала, сидя на крыльце дачи и обхватив руками обоих малюток. Мысли ее мутились; она положительно не понимала, что вокруг нее творится.

Прошло два дня.

Краев сидел в камере предварительного заключения, в том мрачном здании, которое ютится позади окружного суда.