Александр Цеханович - Страшное дело. Тайна угрюмого дома

– Нет, это не она! – повторил Крушинский, еще раз взглянув на труп.

Следователь вынул бланк и тут же на свободной скамейке записал что-то.

– Теперь посмотрите старика!

Вахтер распахнул дверь, все перешли площадку и очутились в другом, точно такого же образца подвале. Опять привычной рукой сдернул служитель полотно, и взору Крушинского предстала иссохшая фигура старика с широко зияющей раной около сердца. Голова его была действительно очень красива. Она хотя и имела в выражении лица своего что-то зверское и угрюмое, но черты его были замечательно правильны и очень напоминали линии профиля, виденного молодым человеком в окне угрюмого дома. На тех только лежала печать чудной души и глубокого, неизъяснимого страдания, а на этих покоился мрак злобы и жестокости.

– Да! Он похож на нее! – сказал опять Крушинский. – Весьма возможно, что это ее отец…

– Вы замечаете сходство? – быстро подхватил следователь и даже заглянул в лицо молодого человека, как бы желая по его выражению убедиться, что слух не обманывает его.

– Да, я нахожу большое сходство.

– Это очень важно! Для меня это раскрывает значительную часть загадки… Я теперь откидываю более половины своих прежних предположений.

Сказав это, следователь опять вынул из портфеля бланк и снова стал писать что-то на нем. Затем он дал расписаться Крушинскому. Как только тот положил перо, то тотчас же кинулся из душного подвала.

Молодой человек почувствовал, что, останься он в нем еще хоть минуту, ему сделается дурно. Издали раскланявшись со следователем, он быстро пошел по направлению к воротам.

Он чувствовал, что все это дело имеет для него какую-то особенную важность. Словно оно одного его и касается близко, поэтому так сильно и бьется его сердце, так горячо работает мысль… перед которой стоит печальный образ девушки с молитвенно сложенными руками.

Вернувшись домой, он миновал нижние комнаты, в которых жили его отец и мать, и отправился к себе в мезонин. Он, собственно, не мог даже дать себе отчета, что такое с ним творится.

– Неужели? – допрашивал он себя, придя в кабинет и опустившись в кресло перед камином, где пламя лизало одинокое полено, брошенное туда рукою старика-дворецкого Ардалиона. – Неужели нервы мои так слабы? – и он глубоко погрузился в думу.

Нет, нервы тут ни при чем. Не они виною его тоски, а тот женский образ, который мелькнул перед ним у окна. Ведь что самому перед собой лицемерить, еще и ранее этого убийства он ощущал такую же тоску и чаще, чем когда-либо, глядел в окно, ожидая, что видение повторится?! Но оно не повторилось.

Крушинский, конечно, не допускал и мысли, что он мог влюбиться в эту всего один раз таинственно мелькнувшую перед ним девушку, но тем не менее это было так. Он не только любил ее и терзался постигшей ее участью, но в голове его начинали созревать планы один другого смелее, и все они направлены были к тому, чтобы помочь следствию по этому делу, в особенности теперь, когда инстинкт, никогда не обманывавший его в жизни, сразу оттолкнул от незнакомого трупа и невольно вырвал из уст: «Нет, это не она!»

И теперь повторил он, упорно глядя на огонь:

– Нет, нет, это не она! Но где она? Кто она?… Судя по чертам лица, то была действительно дочь ужасного старика, но тогда почему этот труп не она, а чье-то другое, худощавое, увядшее тело?

Молодой человек чувствовал, что от этих мыслей у него начинает ломить голову и стучать в висках. Он встал, отошел от камина и, выйдя в небольшую комнатку рядом, лег на постель. Заложив руки за голову, он продолжал, однако, думать все о том же.

Мысли его невольно устремлялись в одну сторону. Когда длинный как жердь и седой как лунь Ардалион вошел к нему, по обыкновению, звать ужинать, он сказал, что не хочет, и досадливо махнул рукой.

Старик заботливо поглядел на барчука, родившегося и выросшего на его глазах, и, почесав в затылке, пошел вниз по скрипучей лестнице, задумчиво мотая головой и бормоча что-то себе под нос.

Антон Николаевич наконец заснул. Долго ли он спал, он не мог дать себе отчета, но проснулся словно от удара электрическим током. В комнате было уже совсем темно. Ночь была лунная, и опять тень от его мезонина карабкалась по стене и крыше противоположного дома.

Сам не зная почему и зачем, Крушинский бросился к окну кабинета и остановился пораженный… В окне напротив теперь он ясно разглядел: там разливался какой-то голубоватый свет и в ореоле его стояла женская фигура в чем-то белом, с опущенной головой и скрещенными на груди руками. Лица ее не было видно. Постояв немного, она вдруг быстро выбросила вверх руки и словно провалилась, потому что вся ушла вниз…

Крушинский долго еще стоял у окна, но видение не повторилось. Тогда он вдруг бросился в переднюю, схватил шинель и скоро очутился на улице. Кстати попался запоздалый извозчик, и он нанял его, отправившись по адресу следователя.

В трактире за N-ской заставой потушили огни, и вся местность, казалось, спала глубоким мирным сном. Ночь была ненастная, хотя и не особенно холодная. С совершенно черного неба тяжело падали крупные хлопья снега.

Иногда их подхватывал ветер и нес целой тучей, то бросая в окна низеньких домиков, расположенных по обеим сторонам шоссе, то наметая целые сугробы как раз поперек дороги.

В виднеющемся неподалеку небольшом леске каркали вороны, оттуда доносился какой-то странный протяжный звук, похожий на слабый звон струны. Это звенели иглы хвойника.

Кругом было совершенно тихо. Нигде не мелькал в окне огонек, и если бы не было самых достоверных сведений о значительной населенности этой окраины, можно было бы счесть ее совершенно безлюдной.

От шоссе в сторону, мимо убогого трактира, каждый день готового развалиться (строения с покренившейся красной вывеской, теперь до половины занесенной снегом), шли ездовые колеи к лесу, огибали его и бежали среди серебряной пустыни к ближайшей деревушке. В лунную и морозную ночь эта деревушка и все изломы наезженной дороги виднелись довольно ясно, а теперь, когда нельзя было разглядеть и собственного пальца, поставленного на расстоянии руки, двое прохожих беспрестанно теряли дорогу и с проклятиями проваливались по самый пояс в рыхлый снег справа и слева, очевидно наполнявший неглубокие канавы.

– Эх, фонарик бы вздуть! – сказал один тоненьким голоском сладкого мечтателя.

– Ишь чего!.. Велосипеду не хочешь ли? – угрюмо отозвался другой испитым басом, сразу обнаружившим в нем постоянного клиента кабацкой стойки.

– Пошто велосипеду, а без фонаря тут и впрямь не пройтись!..

– А что же, давай, я под глаз поставлю фонарь… Может, светлее будет…