Александр Цеханович - Русский Рокамболь

Тетрадки и листы бумаги заключали в себе подробные и откровенные рассказы о прошлом каждого, с указанием отцов и матерей, виновных в факте незаконного рождения.

Обширное «дело», затеянное Андрюшкой, было, безусловно, выгодно. Негодяй недаром возлагал на него самые блестящие надежды.

Собирая у себя нужный ему материал, он действительно начинал новое крупное дело, которое в ловких руках его могло доставить обильную жатву.

И жатва эта почти всецело должна была остаться в его руках.

— Ты бойко говоришь! — сказал ему Калиныч, когда они вошли в его комнату.

— Я ровно ничего не сказал, — отвечал Андрюшка, — но мне, по моим соображениям, необходимо было собрать их и сказать именно это «ничего», чтобы они поняли, что это дело — общее дело…

— То есть наше с тобой! — усмехнулся Калиныч.

Андрюшка молча кивнул.

Потом он надел пальто и, закутывая лицо шарфом, отдал Калинычу шепотом приказание, чтобы публика была выпущена только через час после его ухода.

Это необходимо было ради предосторожности.

Сказав это, Андрюшка закрыл голову шарфом и в сопровождении Калиныча быстро прошел через залу, в толпе которой при его появлении опять пробежал тихий ропот.

На другой день рано поутру в роскошную гостиную Андрюшки собрались четыре человека, пятый был некто Лепешкин, проживающий при нем в качестве лакея.

Андрюшка немного проспал, и поэтому собравшимся пришлось ожидать, пока он оденется.

В это время мы можем сказать несколько слов о каждом.

Начнем с господина Лепешкина. Это высокий, плечистый парень, с красно-рыжими волосами и сильно горбатым носом. Лицо его слегка попорчено веснушками, небольшие карие глаза дышат энергией, наглостью и злобой.

Это чадо воспитательного дома, с ранних лет прошедшее, что называется, огонь и воду.

Лицо его вполне отражает душу, мутный застой которой ни разу не взволновало ни одно светлое ощущение.

Озлобившись, этот человек был готов на все.

Он обладал железным характером и уважал то же в Андрюшке, которого теперь сделался главным сообщником, играя роль лакея.

Лепешкин не получил никакого образования, но был грамотен и начитан, что в соединении с природным умом и способностями делало его человеком почти культурным.

В прошлом его было множество делишек и дел, о которых никто не знал, кроме него самого.

Остальные четыре агента: два Богдановых, 1-й и 2-й, Трифонов и Кутузов — были того же происхождения и выглядели личностями, с которыми неприятно встретиться в глухом переулке.

В особенности был внушителен широкоплечий, низкорослый и весь обросший волосами Кутузов. Лицо его имело зверское выражение, что вполне соответствовало его душевным качествам.

Трифонов поражал интеллигентностью своего лица. Это был высокого роста брюнет с модной эспаньолкой, в пестром костюме, со всеми претензиями на тон и моду. Он отличался качествами самого ловкого плута и без всякой улыбки уверял, что всякого рода плутовство — его профессия по призванию. В ярких глазах его светился ум и проницательность. По ремеслу он — золотых дел мастер, но был одно время парикмахером, а в заключение приказчиком книжной лавки, откуда скрылся с довольно крупной денежной кражей.

Двое Богдановых, по странной случайности очень похожие один на другого и с лица, и по складу характера, были из людей, легко подпадающих под чужое влияние и не могущих жить без него. Они стали рабы Андрюшки с первой встречи и пошли за ним с искренностью накормленных бродячих собак. Андрюшка очень высоко ценил это их качество.

Все они сидели молча, покуривая папиросы и каждый имея под мышкой сверток бумаг.

Наконец дверь отворилась, и вышел Лепешкин.

Он отобрал от всех свертки и ушел с ними в кабинет; Андрюшка уже сидел за столом.

Получив «бумаги», он начал тщательно проглядывать их по группам.

На страницах этих бумаг были отмечены имена, место жительства и «особые условия» лиц, так или иначе подлежащих эксплуатации мошеннической шайки.

Все это был неоцененный материал для Андрюшки.

Это была гора золотого песку, который надо было очистить от суррогатов и получить чистый драгоценный металл.

Проглядывая страницы, он дьявольски улыбался, когда наружу выступали подробности, дающие возможность крупного шантажа. О, теперь он будет богат! Теперь ему не надо больше ничего, ничего!

При содействии баронессы фон Шток новобрачные Павел и Марья Петровна Радищевы устроились очень мило.

Квартира их не была обширна, но вся обстановка дышала вкусом и изяществом.

В одной из второстепенных комнат жила старуха графиня.

Она страшно изменилась за последнее время, и было очевидно, что дни ее уже сочтены.

Смерть Иеронима Ивановича так подействовала на нее, что она надолго слегла в постель.

В особенности ее ужасало, что Иероним зарезался ножом из ее собственного бювара.

Она скрывала от сына, но втайне терзалась муками любви к памяти этого человека.

Только после смерти его она поняла, какое сильное чувство связывало ее с ним.

Теперь она искренно желала умереть.

Сына она видела счастливым, и для нее уже больше ничего не оставалось в этой жизни.

Так срубленное дерево живет еще некоторое время какой-то инерцией жизни. Оно сохраняет весь внешний вид свой, но вот листья начинают сохнуть, ветки опускаться, и тихо, тихо внедряется смерть в пахучую кущу, посылающую солнцу последний аромат своего последнего дыхания.

Павел Иеронимович мог и действительно назвать себя счастливым.

Он нашел в Марье Петровне умную и любящую жену, с которой предвиделась бесконечная вереница золотых дней.

В средствах он тоже не нуждался.

Добрая Анна Карловна предоставляла молодым все необходимое для их удобства и комфорта.

Она теперь жила ими, у добродетельных и одиноких женщин в преклонные годы является потребность такой жизни. Они избирают предмет своей последней привязанности и посвящают ему все интересы своих последних дней.

Об одном скучал Павел — это о деятельности.

Он не решался поступить на службу, боясь, что сухое канцелярское дело покажется для его живой и полной энергии натуры недостаточным.

Но однажды он нашел, что должность судебного следователя, например, была бы по нему; остановившись на этой мысли, он и осуществил ее, поступив кандидатом к одному из старых судебных следователей.

Иногда, сидя в камере и присутствуя при допросах, он осознавал, что его мысль с содроганием останавливалась на пропавшем без следа его двойнике и брате по крови, но он старался отогнать ее, считая все связи с этим ужасным человеком порванными.

Юноша не хотел сознаться, что, отгоняя эту мысль, он не хотел думать о возможности существования для него опасности в будущем. Ему страшно было предположить, что этот человек все-таки держит в руках его счастье и каждую минуту может разбить его с таким же дьявольским умением, как это он делал раньше. Иногда Павлу казалось даже, что он чересчур малодушен, что он трус даже, что ему не молчать следует, а, наоборот, выступить на борьбу с этим исчадием мрака, парализуя где возможно его тлетворное влияние и пресекая в корне возникающие преступления…