Эмиль Габорио - Дело № 113

В то время как вся жизнь Проспера была предметом мельчайших обсуждений, он сидел в секретной камере тюрьмы.

Два первых дня прошли для него еще не так заметно. Ему дали несколько листов пронумерованной бумаги, и в них он записывал все, что восстановила ему память и что он находил необходимым для своей защиты. На третий же день он начал беспокоиться, не видя никого, и, когда к нему приходил тюремщик и приносил ему поесть, он всякий раз спрашивал его, когда же наконец его вызовут еще раз?

— Дойдет очередь и до вас, — неизменно отвечал ему тюремщик.

Время шло, и несчастный, страдая от мук неизвестности, которые подламывают даже самые сильные натуры, приходил в отчаяние.

— Когда же этому будет конец? — восклицал он.

Но о нем не забыли. В понедельник утром, в неуказанное время, он услышал, как отпирается дверь его кельи. Одним прыжком он был уже около нее. Но, увидя на пороге седовласого старика, он остановился как вкопанный.

— Отец! — воскликнул он. — Отец!

— Да, отец… — отвечал пришедший.

Но вслед за удивлением Проспером овладела безграничная радость. Не раздумывая долго, он широко раскрыл объятия, чтобы броситься отцу на шею.

Но господин Бертоми оттолкнул его.

— Подожди! — сказал он.

Он вошел в камеру, и вслед за ним затворилась дверь. Отец и сын остались одни: Проспер уничтоженный и подавленный, а господин Бертоми полный гнева и угроз.

Отвергнутый этим последним своим другом, отцом, несчастный кассир в ужасном отчаянии едва владел собою.

— И ты тоже! — воскликнул он. — И ты! Ты поверил, что я преступен…

— Избавь меня от этой гнусной комедии, — перебил его господин Бертоми. — Я знаю все.

— Но я невиновен, отец, клянусь тебе покойной матерью!

— Несчастный, не кощунствуй! Твоя мать умерла, и я не ожидал, что настанет день, когда я возблагодарю Бога за то, что ее нет в живых. Твое преступление убило бы ее!

Последовало продолжительное молчание.

— Ты убиваешь меня, отец, — воскликнул наконец Проспер, — и это в ту минуту, когда мне нужно все мое самообладание, так как я стал жертвой какой-то подлой интриги.

— Жертвой!.. — усмехнулся господин Бертоми. — Хороша жертва!.. Значит, ты хочешь запятнать своими инсинуациями почтенного, доброго человека, который столько заботился о тебе, который оказал тебе столько благодеяний, который обеспечил тебе такое блестящее положение и предоставил тебе то, о чем ты даже и не смел мечтать… Довольно одной кражи, не позорь его!

— Ради бога! Отец, дай мне высказать тебе…

— О чем? Ты, быть может, хочешь отрицать благодеяния своего патрона? Однако же ты так был убежден в его расположении, что как-то даже приглашал меня в Париж, чтобы испросить у него для тебя руку его племянницы? Так, значит, и это была ложь?

— Нет, — отвечал Проспер, — нет…

— Это было год тому назад. Тогда ты любил еще Мадлену, по крайней мере ты мне так писал…

— Но я люблю ее, отец, и теперь больше, чем когда-либо! Я не переставал ее любить!

Господин Бертоми посмотрел на него с презрительным сожалением.

— Действительно так! — воскликнул он. — И все-таки мысль об этой чистой, непорочной девушке, которую ты любил, не остановила тебя от скандалов и дебошей? Любил! И ты осмеливался не краснея являться к ней после той подлой компании, с которой ты проводил время?

— Ради самого Бога! Дай мне объяснить тебе, почему Мадлена…

— Довольно, милостивый государь, довольно! Я знаю все, я уже предупреждал тебя об этом. Вчера я виделся с твоим патроном. Сегодня утром я говорил с твоим судебным следователем, и только благодаря его любезности меня допустили к тебе в тюрьму. Знаешь ли ты, что для этого меня обыскали, почти раздели донага!

Проспер больше не возражал. Он в отчаянии опустился на табурет.

— Всю нашу роскошь, — продолжал отец, — составляла честность. Ты первый из всей нашей семьи завел себе дорогие ковры работы Обюсона, и ты первый же из всего нашего рода оказался вором!

Кровь бросилась Просперу в лицо. Но он не тронулся с места.

— Я явился сюда не для упреков, — продолжал отец, — я пришел сюда для того, чтобы, насколько возможно, спасти еще нашу честь, чтобы наша фамилия не попала в один список с именами убийц и воров. Встань и выслушай меня.

Проспер повиновался.

— Прежде всего, — спросил его господин Бертоми, — сколько еще осталось у тебя от тех трехсот пятидесяти тысяч франков?

— Еще раз, отец, еще раз уверяю тебя, — отвечал несчастный, — что я невиновен.

— Я ожидал этот ответ. Наша семья все заплатит твоему патрону!

— Как? Что ты говоришь?

— Как только ты совершил преступление, твой зять возвратил мне приданое твоей сестры: семьдесят тысяч франков. Со своей стороны я даю сто сорок тысяч франков. Это составит двести десять тысяч франков, которые я взял с собою и отдам их господину Фовелю.

Эта угроза вывела Проспера из оцепенения.

— Ты не сделаешь этого! — воскликнул он с трудно скрываемым гневом.

— Я сделаю это сегодня же. В остальной сумме господин Фовель поверит мне. Мою пенсию составляют полторы тысячи франков, но я могу прожить на пятьсот, я еще могу заработать; с своей стороны твой зять…

Господин Бертоми следил за выражением лица своего сына. Гнев, граничивший с безумием, исказил его черты. Его потухшие глаза засветились.

— Ты не имеешь права, отец! — закричал он. — Нет, ты не имеешь права так поступать! Хорошо, не верь мне! Но кто убедил тебя в том, что я действительно виновен? Кто? В то время как сам суд медлит еще признать меня вором, ты, мой отец, спешишь с этим, более безжалостный, чем сам суд. Ты произносишь надо мной приговор, не выслушав меня!

— Я исполню свой долг.

— Я стою на краю пропасти, и ты толкаешь меня туда. И это ты называешь своим долгом! Неужели для тебя нет разницы между мной, уверяющим тебя, что я невиновен, и чужими для тебя людьми, которые меня обвиняют? Да уж сын ли я тебе? Ты говоришь, что затронута наша честь. Пусть так. Но ведь разумнее было бы поддержать меня, помочь мне, чтобы именно я лично мог выгородить нашу честь и спасти ее.

— Все против тебя!

— Ах, отец! Ты не знаешь, что с некоторых пор я должен был избегать Мадлену. Я был в отчаянии, я искал повсюду забвения. Мне хотелось забыть о самом своем существовании, я искал дурного общества и стыда. О Мадлена! Все против меня — что ж за важность! Я докажу, что я невиновен, или же погибну с этим пятном. Ведь бывают же судебные ошибки! Невиновный, я, быть может, даже буду осужден. Пусть будет так, пусть подвергают меня наказанию! Но убегают и с каторжных работ!..

— Несчастный, что ты говоришь?…

— Я говорю, отец, что теперь уж я совсем не тот, что был до сих пор. Отныне целью моей жизни будет мщение. Я жертва подлой интриги. До последней капли крови я буду разыскивать виновного. И я найду его, и он искупит все мои мучения, всю боль моей души. Он в доме Фовеля, вот где надо его искать!