Эмиль Габорио - Дело № 113

— А вам не сказали там, что господин Лагор отправляется в путешествие?

— Нет. Я даже не знаю сейчас, в Париже он или нет.

— Отлично. Что вы делали затем?

— Я вернулся в Париж и обедал в ресторане с одним из приятелей.

— А потом?

Проспер помедлил.

— Вы молчите, — обратился к нему Партижан. — Тогда позвольте мне рассказать вам, как вы проводили ваше время. Вы возвратились к себе на улицу Шанталь, оделись и отправились на вечеринку к одной из тех дам, которые называют себя артистками, но только позорят свои театры, получая от них в жалованье гроши, а тем не менее заводя себе экипажи и лошадей. Вы были у мадемуазель Вильсон!

— Совершенно верно.

— У мадемуазель Вильсон идет большая игра?

— Иногда.

— В таких компаниях вы — свой человек. Не были ли вы замешаны в одной скандальной истории, имевшей место у одной из дам такого сорта по фамилии Кресченди?

— Я фигурировал только в качестве свидетеля, будучи очевидцем шулерства.

— Значит, игра велась не без шулеров! Вы у мадемуазель Вильсон не играли в баккара? Не проиграли ли вы там тысячу восемьсот франков?

— Виноват, господин следователь, — всего только тысячу сто франков.

— Пусть будет так. Утром в день преступления вы уже заплатили тысячефранковый билет.

— Да.

— Кроме того, пятьсот франков у вас было в письменном столе и четыреста оказалось в вашем кошельке в момент вашего ареста. Таким образом, в ваших руках в течение каких-нибудь двадцати четырех часов обернулось четыре тысячи пятьсот франков…

Проспер не оробел, но был поражен. Он не сомневался в могуществе парижской тайной полиции, но такие обширные сведения, добытые в такой короткий срок, поставили его в тупик.

— Ваши сведения совершенно достоверны… — сказал он наконец.

— Откуда вы взяли эти деньги, когда накануне только не могли их уплатить? — продолжал допрос Партижан.

— При участии одного биржевого маклера я продал кое-какие ценные бумаги на сумму около трех тысяч франков. Кроме того, я взял из кассы в счет своего жалованья две тысячи франков. Мне нечего скрывать от вас.

— А если вам нечего скрывать, то почему же вот эта самая записка, — и Партижан показал записку к Жипси, — так таинственно была передана вами одному из ваших сослуживцев?

На этот раз удар был нанесен метко. Под взглядом следователя Проспер опустил глаза.

— Я думал… — пробормотал он. — Я хотел…

— Вы хотели скрыть свою любовницу!

— Да! Да, это верно! Я знал, что при обвинении такого человека, как я, все мои слабые стороны, все мои малейшие недостатки будут раздуты в тяжкую преступность.

— Иначе говоря, вы поняли, что присутствие у вас женщины даст большие поводы к вашему обвинению. Вы живете с этой дамой?

— Я еще молод, господин судебный следователь…

— Довольно! Человек, хоть сколько-нибудь уважающий себя, не станет жить с такою дрянью. Значит, вы настолько пали, что снизошли до нее.

— Милостивый государь!..

— Вероятно, вы знаете, что это за дама?

— Госпожа Жипси до знакомства со мной была учительницей. Она родилась в Порто и приехала во Францию вместе с одной португальской семьей.

Следователь пожал плечами.

— Ее имя вовсе не Жипси, — сказал он. — Она никогда не была учительницей и никогда не была родом из Португалии.

Проспер хотел возражать, но Партижан раскрыл лежавшее перед ним дело и начал читать.

— Вот послушайте, — сказал он. — Пальмира Шокарель, родилась в Париже в тысяча восемьсот сороковом году от Жака Шокареля, приказчика из похоронных процессий, и от его жены Каролины. Двенадцати лет Пальмира Шокарель была помещена в учение к башмачнику и оставалась у него до шестнадцати. Далее за целый год справок о ней не имеется. Семнадцати лет она поступила в качестве горничной к супругам Домбас, занимавшимся бакалейной торговлей на улице Сен-Дени, и прожила у них три месяца. За этот год она переменила восемь или десять мест. В пятьдесят восьмом году она поступила уже в качестве бонны к одному торговцу веерами в пассаже Шуазель. В конце этого года девица Шокарель поступила на службу к госпоже Нюнэ и отправилась с нею в Лиссабон. Сколько времени она оставалась в Португалии и что там делала? Об этом у меня сведений нет. Наконец в шестьдесят первом она снова появилась в Париже, но тотчас же и была посажена на три месяца в тюрьму. Свое имя — Нина Жипси — она действительно привезла с собой из Португалии.

— Но я вас уверяю… — хотел было возразить Проспер.

— Да, я понимаю, — продолжал следователь, — что эта история гораздо менее романтична, чем та, которую она рассказала вам сама. Ну-с, по выходе Пальмиры Шокарель, или так называемой Жипси, из тюрьмы мы теряем ее из вида, и находим ее вновь только через полгода пристроившейся к некоему приказчику Кальдасу, который пленился ее красотой и устроил ей меблированную квартиру недалеко от Бастилии. Она жила с ним и носила его имя до тех пор, пока не сошлась с вами. Слышали ли вы когда-нибудь об этом Кальдасе?

— Ни разу в жизни…

— Этот несчастный был так в нее влюблен, что, когда она бросила его, сошел с ума от печали. А это был человек полный энергии, неоднократно клявшийся при всех, что убьет того, кто у него ее похитит. Можно полагать, что с тех пор он уже покончил самоубийством. По уходе девицы Шокарель он распродал обстановку и скрылся неизвестно куда. Несмотря на все усилия, найти его не удалось. Вот женщина, с которой вы живете и ради которой вы совершили воровство!..

Партижан ожидал, что Проспер, задетый за живое, издаст крик отчаяния. Однако же тот молчал. Из всего того, что сказал ему следователь, в его голове засело только имя этого несчастного приказчика Кальдаса, покончившего самоубийством.

— Итак, — настаивал Партижан, — вы признаете, что эта женщина погубила вас?

— Я не могу признать этого, — отвечал Проспер, — потому что это не так.

— Тем не менее она была причиной больших издержек с вашей стороны. Вот смотрите. — Он вытащил из дела счет. — За один только минувший декабрь вы уплатили за нее портному Клопену: за два туалета для прогулки — девятьсот франков, за платье для вечеров — семьсот франков, за домино из кружев — четыреста франков…

— Все это я уплатил вполне добровольно, свободно, без всякого понуждения с ее стороны.

Партижан пожал плечами.

— Вы идете против очевидного факта, — сказал он. — Неужели вы станете отрицать, что ради этой девушки вы изменили даже свои привычки и перестали бывать у вашего патрона?

— Это не из-за нее, уверяю вас.

— Тогда почему же вы так сразу, вдруг, порвали отношения с домом, где, казалось, у вас был роман с молодой девушкой, рука которой вам была уже почти обещана? Мне рассказал об этом господин Фовель, да и сами вы писали об этом своему отцу…