Эмиль Габорио - Дело № 113

Он хотел этим занять Гастона, развлечь его, отвлечь его внимание от Парижа и Валентины.

Время шло, и в этих занятиях он не отчаивался уже, что разубедит брата от свидания с его старинной любовью. Он старался доказать ему, что из этого свидания абсолютно ничего не выйдет путного и что оно будет плачевно для них обоих: тягостно для него и опасно для нее.

А что касается бриллиантов, то если Гастону так уж хочется их вернуть, то тем лучше!.. Луи предлагает ему для этого деликатного дела свои услуги!

Но вскоре все его надежды и попытки оказались тщетны.

— Знаешь? — обратился к нему однажды Гастон. — Я написал.

— Написал? — воскликнул он. — Куда, кому, зачем?

— В Бокер, насчет мужа Валентины.

— Ты все еще думаешь о ней?

— Да.

— И все еще хочешь повидаться с ней?

— Более, чем когда-либо.

— А ты не подумал о том, что девушка, которую ты любил, уже жена другого, что она уже, быть может, мать семейства. Согласится ли она тебя принять? Стоит ли тебе беспокоить ее, нарушать ее жизнь, стоит ли тебе причинять себе еще большее горе?

— Правда, это глупо, я сознаю это, но сама эта глупость дорога для меня.

Он сказал это таким тоном, что Луи понял, что в его вмешательстве не нуждаются вовсе.

Тогда он принялся за письма, которые получались в доме. Он выследил, в какой час обыкновенно приезжал почтарь, и точно случайно выбегал к нему навстречу на двор. А когда почтарь приходил в их отсутствие, а отсутствовали они всегда оба, он знал, на какое место кладутся пришедшие письма и тотчас же к ним бежал. И его усилия не остались тщетны. В следующее же воскресенье среди писем, поданных ему почтарем, он нашел одно со штемпелем «Бокер» и быстро сунул его в карман. В это время подали лошадей. Луи ехал с братом кататься. Но, будучи не в силах сладить с нетерпением, Луи нашел какой-то предлог и побежал к себе в комнату.

Прочитав письмо, он дрожал, как человек, только что избавившийся от опасности. Теперь его погибель хотя и не менее вероятна, однако же отсрочена на некоторое время. Гастон будет ожидать ответа еще с неделю, затем напишет снова. Луи имеет в своем распоряжении еще десять — двенадцать дней.

А тем временем внизу, потеряв терпение, Гастон кричал:

— Иди же!

— Иду! — отвечал Луи.

А Гастон, казалось, даже и позабыл уже о том, что писал в Бокер, и больше уже ни разу не произносил имени Валентины.

Как человек, всю свою жизнь проведший в труде, Гастон нуждался в движениях, деятельности и весь ушел в свое новое дело.

Завод, казалось, поглотил его совершенно. Когда он его покупал, завод этот работал в убыток, но Гастон поклялся, что разумной эксплуатацией он заставит его приносить пользу и ему и стране.

Он пригласил молодого инженера, умного и смелого, и уже теперь, благодаря быстрым улучшениям производства и различным переменам в применении прогрессивных методов, им удалось сбалансировать доход и расход.

— В нынешний год еще куда ни шло! — радостно говорил Гастон. — Но уж на будущий год мы будем непременно получать тысяч двадцать пять!

На будущий год! Какая ирония судьбы!

Пять дней спустя, в субботу, после обеда, Гастон как-то вдруг почувствовал себя нехорошо.

С ним сделалось такое головокружение, что он положительно не мог стоять на ногах.

— Я знаю это, — сказал он. — У меня в Рио часто бывали эти головокружения. Стоит только, бывало, наступить двум часам дня и готово. Пойду лягу. Разбудите меня к обеду.

Но настал обед, и когда он попробовал было подняться, то не смог.

Вслед за головокружением страшно заболела голова. В висках застучало с невероятной силой. Горло стали сжимать судороги, и ощущалась сухость во рту. Но это было не все: язык заплетался и уже не следовал за мыслью. Гастон хотел сказать одно слово, а произносил совсем другое, и было похоже на то, что его поразили безгласие и немота. Наконец мускулы у челюстей напряглись, и нужно было много усилий, чтобы он мог открыть или закрыть рот.

Дежуривший около брата Луи настаивал на том, чтобы послать за врачом, но Гастон не хотел.

— Твой врач, — сказал он, — будет пичкать меня лекарствами и уложит меня совсем, тогда как я просто недомогаю и знаю от этого средство сам.

И он приказал своему слуге Мануэлю, старому испанцу, служившему у него уже десять лет, приготовить ему лимонад.

И действительно, на следующее утро Гастону было заметно лучше.

Он встал, ел за завтраком много и с аппетитом, но в тот же самый час, как и вчера, почувствовал себя еще хуже.

На этот раз, ничего не сказав Гастону, Луи послал в Олорон за доктором С… Доктор объявил, что серьезного ничего нет, поставил несколько мушек, предварительно посыпав их морфием, внутрь прописал препарат из валерианы и цинка.

Но среди ночи, не проспал Гастон спокойно и трех часов, как болезнь приняла еще более бурный характер. Приехавший на утро доктор С… был очень удивлен и положительно был сбит с толку происшедшей переменой.

Он спросил, не увеличили ли дозу морфия, чтобы облегчить страдания больного? Мануэль, который ухаживал за хозяином, отвечал, что нет. Тогда он прописал кровопускание и в больших дозах хинин и удалился, сказав, что приедет завтра.

Сделав над собою усилие, Гастон приподнялся на своей постели и послал слуг за знакомым адвокатом.

— Зачем это? — спросил Луи.

— Мне нужен его совет, — отвечал Гастон. — Не будем обманываться: я тяжко болен. Я буду покоен, когда распоряжусь заранее. Послушайтесь меня.

Еще нужен был юрист, чтобы составить новое духовное завещание, и на это раз уже в пользу Луи. Он хотел отдать ему все.

Узнав, в чем дело, и сообразив намерения своего клиента, адвокат решил, что нужно, насколько возможно, обставлять дело так, чтобы не платить наследственных пошлин, которые в данном случае могли бы быть очень значительны. И он предложил следующее простое средство.

Если Гастон подпишет сейчас бумагу в том, что принимает своего брата в компаньоны на половинных началах, то в случае его смерти Луи уплатит наследственные пошлины только с половины всего того, что ему достанется по завещанию.

С живейшим участием Гастон одобрил эту комбинацию. И не потому, что он хотел этим соблюсти некоторую экономию в случае смерти, а потому, что видел в ней случай, если останется в живых, разделить с братом все, что имел, не задев этим его самолюбия и щепетильности.

И между Луи и Гастоном был совершен акт, которым Луи признавался участником в деле брата на сумму в полмиллиона франков.

Этого-то Луи и надо было! Теперь перед юстицией всего мира, перед всеми судами на свете, Луи был компаньоном своего брата и собственником половины всех его имений.

Умрет ли Гастон или будет жить, теперь Луи по закону имел в своем распоряжении 25 тысяч ливров годового дохода, не считая случайной прибыли от завода.