Эмиль Габорио - Дело № 113

— А это разве необходимо?

— Во что бы то ни стало. Но мы скоро узнаем его. Я уже отправил в Лондон одного из моих подручных… виноват, сослуживцев, очень расторопного парня, некоего Пало, и он мне пишет, что уже напал на след…

Проспер плохо слушал. Уверения Вердюре возвратили ему веру. Он уже видел в руках правосудия настоящих преступников и представлял себе заранее все разбирательство на суде присяжных, где установится его невиновность и где он с триумфом будет реабилитирован. И он снова уже видел около себя Мадлену, так как по ее поведению, по ее намекам у портнихи он понял, что она все еще его любит. И эта уверенность в счастье возвратила ему хладнокровие, которое изменило ему с тех самых пор, как было открыто ограбление кассы.

Пробило шесть часов.

— Ловко! — воскликнул Вердюре. — Уже шесть часов, а я-то рассчитывал выспаться с дороги! А теперь уже не время спать…

Он вышел из комнаты и стал на лестнице.

— Мадам Александра! — закричал он. — Эй! Мадам Александра!

Содержательница номеров «Архистратига», почтенная супруга Фанферло, оказалось, еще вовсе не ложилась спать. Это очень удивило Проспера.

Она явилась с заискивающей улыбкой.

— Что вам угодно? — спросила она.

— Как можно скорее пошлите за Жозефом Дюбуа и за Пальмирой, — отвечал ей Вердюре. — Скажите им, что я их жду. Когда они придут, разбудите меня. Я немножко вздремну.

И госпожа Фанферло не дошла еще и до середины лестницы, как Вердюре без всяких стеснений уже растянулся на кровати Проспера.

— Вы позволяете? — спросил он. — Я так и знал.

Около девяти часов утра кто-то робко постучал три раза в дверь. Стук этот был очень слаб, но его было вполне достаточно, чтобы Вердюре проснулся и вскочил с кровати.

— Кто там? — спросил он.

Но Проспер, который никак не мог заснуть, сидя в кресле, уже шел отворять. Это оказался лакей Кламерана, Жозеф Дюбуа.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Сколько лет, сколько зим, патрон! Наконец-то снова вы дадите мне совет. В ваше отсутствие я, право, не знаю, какому святому и молиться! Я похожу на того плясуна, под которым лопнул канат.

— В чем же дело? — спросил его Вердюре. — Только, пожалуйста, не тяни и говори без лишних фраз.

— Да вот в чем дело. Я не знаю, каковы ваши намерения, мне неизвестны ваши методы, но пора уже кончать, наносить последний удар, и притом скорее, как можно скорее.

— Ты так думаешь?

— Да, патрон, потому что если вы будете тянуть, если вы будете употреблять уловки, то тогда прощай все наши усилия и вам останется только одна пустая клетка без птиц. Вы смеетесь?… Да, я знаю, что вас не проведешь, но ведь и они тоже хитры! Вчера утром, часов в десять, едва продрав глаза, мой почтенный хозяин задумал приводить в порядок свои бумаги. Они хранятся у него в шкатулке, замок в которой, кстати сказать, доставил мне немало хлопот. С первого же взгляда он увидал, точно его черт под руку толкнул, что кто-то рылся в этих проклятых бумагах. Он побледнел как полотно и стал ругаться… Да ведь как!

— Дальше, дальше…

— Ну, как он догадался о моих экскурсиях в его письма? Просто непонятно. Вы ведь отлично знаете, как старательно я прячу концы. Если бы вы видели, с какой тщательностью я привел все в порядок!.. И вот, чтобы убедиться, что он не ошибается, мой маркиз стал разглядывать каждую букву, стал переворачивать письма, нюхать… Жаль, что не было микроскопа, а то он посмотрел бы и в него. Затем вдруг — паф!.. Он вскакивает с места и, сверкая глазищами, отбрасывает ногою стул в другой конец кабинета и кидается на меня. «Кто-то был здесь, кто-то рылся в моих бумагах, — закричал он, — это письмо даже сфотографировали!» Бррр!.. Я не трус, но кровь во мне похолодела, запахло смертью, топором, убийством… Так что я даже простился с Александрой…

Вердюре нахмурил брови.

— Продолжай, — сказал он.

— Тогда я забежал за другой конец громадного стола, который таким образом оказался между нами. «Это не может быть, — сказал я ему. — Господин маркиз изволит ошибаться. Это невозможно!» Но он не хотел меня даже слушать. Он тыкал мне в глаза письмо и повторял: «Это письмо сфотографировано! Вот доказательство!» И он не ошибался, скотина этакая. Он протянул мне письмо и указал на нем маленькое желтенькое пятнышко. «Смотри! — закричал он мне. — Смотри же! Ведь это… ведь это…» И он мне назвал, что такое, да я и позабыл. Кажется, это какой-то фотографический реактив…

— Знаю, знаю! — перебил его Вердюре. — Что же потом?

— Потом, патрон, у нас вышла сцена… Да еще какая! Он схватил меня за шиворот и стал трясти, как грушу, чтобы я ему сказал, кто я такой, откуда я явился и что у меня на уме. Он стал допытываться, как я провожу свое время, с той самой минуты, как попал к нему. Вот из кого бы вышел отличный судебный следователь! Потом он вызвал к себе лакея из гостиницы и стал его о чем-то спрашивать по-английски. Но ведь английского я не знаю. Под конец он смягчился, и, когда лакей ушел, он дал мне на чай двадцатифранковую монету и сказал: «Я погорячился, ты не способен на то, в чем я тебя подозревал».

— Он это сказал?

— Слово в слово.

— И ты поверил ему?

— Вполне.

Вердюре многозначительно засвистел.

— Если ты поверил этому, — сказал он, — то Кламеран прав: ты ни на что не способен.

— Только и всего?

Последовало продолжительное молчание. Вердюре соображал свой план сражения и поджидал только сообщений Нины, действовавшей теперь под именем Пальмиры, чтобы сразу приступить к атаке.

Жозеф Дюбуа выказывал нетерпение и беспокойство.

— Что же мне теперь делать, патрон? — спросил он.

— Тебе? — отвечал Вердюре. — Отправляться обратно в гостиницу. Весьма возможно, что твой хозяин уже хватился тебя.

Но в это время восклицание Проспера, который стоял у окошка, прервало Вердюре.

— Что такое? — спросил он.

— Кламеран!.. — воскликнул Проспер. — Вон там!

Одним прыжком Жозеф и Вердюре были уже у окна.

— Где вы его видите? — спросили они.

— Вон там, у моста, позади будки с апельсинами.

Проспер не ошибался. Это действительно был благородный маркиз Кламеран, который, присматриваясь к входившим и выходившим из номеров «Архистратига», очевидно, поджидал своего лакея.

— Когда Кламеран узнал, что в его бумагах шарили, — спросил Жозефа Вердюре, — он повидался после этого с Лагором?

— Нет, патрон.

— И не написал ему ничего?

— Даю голову на отсечение, что нет. Согласно вашим инструкциям зорко следить за его корреспонденцией, я организовал целую систему, благодаря которой от меня не могло ускользнуть малейшее прикосновение к перу. Но в эти сутки к перьям никто не прикасался.

— Кламеран выходил вчера после обеда, — настаивал Вердюре.

— Но он ничего не писал дорогой. Шпион, который за ним следил, удостоверил это.