Буало-Нарсежак - Любимец зрителей. Полное собрание сочинений. Том 9

Слово это заставило Ирен вздрогнуть. Ну же, не будем глупить. Это всего лишь слово. Я на него права не имею. Она шевелит губами, словно в молитве, но она грезит, ей видятся металлические растения, укрепленные копьями, дюны под белым солнцем. Вот она, мертвечина. Вот что надо принять. «Мама» — это слово из рая, чистое как родник. На краю ресниц образуется слеза, она медленно стекает к углу рта, и там ее слизывает язык. Соленая, как море. Шум у двери.

— Не хочет ли мадам чуть-чуть бульона?

Что? Да который же час? Что, уже вечер?

— Нет, спасибо, — говорит Ирен.

Шаги удаляются. Она встает, слегка шатаясь, идет умыться. Она почти счастлива, что прогнала скорбь, что нервничала, ну, не очень, но вполне достаточно, и теперь обещает себе стать такой, чтобы не стыдно было смотреть в зеркало. Это ужасно, но это честно. Она возвращается к себе в спальню, оборачивается, делать ей нечего. Как восстановить порядок будней? Что она будет делать, вязать, как вдовы, до потери сознания, сидя в углу у окна за занавеской, поглядывая порой на дроздов, прыгающих на крылечке? А может, она погрузится в туманные мечты, глядя как поблескивают в аквариуме ее любимые рыбки? Или будет без конца раскладывать карты, как она уже часто делала: дама рядом с королем, масть, подобранная в столбик, гаданье, позволяющее предвидеть, каким будет день, удачным или нет. Вранье! Каждый день следовал один за другим… Ничто не предвещало несчастья.

Ирен села на кровать, уперлась локтями в колени, скрестила руки, как преступница, ожидающая приговора. Потихоньку наступил вечер, теплый, с гоняющимися друг за другом в прощальном свете сумерек стаями стрижей в вышине. Пора принять снотворное, чтобы прекратить все до утра.

— Ирен?.. Можно войти?.. Только на минутку.

Она поворачивает ключ в дери. Он там, сгорбленный, пропахший потом и стылым табаком.

— Спасибо, — говорит он. — Я не буду вам надоедать, я пришел, чтобы отчитаться. Во-первых, я порвал с Маржоленом. С ним все, пусть сам разбирается как хочет. Я со своей стороны буду действовать, ничего ему не сообщая. Дела пойдут быстрее.

— Вы не сможете и шага сделать, чтобы у вас на хвосте не висели два-три инспектора.

— Возможно. И не только я, но и все наши друзья. Но я попытаюсь как-то выкрутиться. Это еще не все. Теперь и пресса в курсе. Надо быть готовыми к тому, что нас будут осаждать телефонными звонками и анонимными письмами. Я охрану обеспечу, но мне хотелось вам сказать об этом.

Кивком Ирен показывает, что она ему благодарна.

— Дело станет достоянием гласности завтра, — продолжает Клери. — Но я очень надеюсь, что воры снова объявятся, и на этот раз я буду в точности исполнять их волю. Вы согласны со мной?

— Разумеется.

— За дом я спокоен. Жандро все взял в свои руки. Это действительно стоящий молодой человек. И потом, погода опять хорошая, и все лошади на лугу. Тут никаких проблем. Теперь меня беспокоите вы.

— Не надо мной заниматься.

Они смотрят друг на друга. И молчат. Патрис — последняя ниточка, соединяющая их, и возможно, ниточка уже порванная.

— Я очень надеюсь, — говорит Клери.

— Я тоже, — вежливо отвечает Ирен.

Он собирается уходить. Она увидит его только завтра утром.

Он показывает ей письмо.

— Вот. Прочтите. Отсутствием воображения они не страдают.

«Маршрут: Сабле, Лa-Флеш, Шато-Ла-Вальер, Тур, Шенонсо. Будьте там завтра, ровно в пятнадцать часов. Деньги вы оставите в своей машине, а ключи — на щитке. Вы смешаетесь с толпой, а на стоянку вернетесь только после того, как побываете в замке. В ваших же интересах держать полицию, которая попытается нас преследовать, на расстоянии. Не забудьте: пять миллионов. Нам с вашим сыном приходится нелегко».

— В это время года, — откомментировал Клери, — в Шенонсо — толпы народа. Это идеальное место для такой операции. И поскольку Маржолену я ничего не скажу, у нас все должно получиться. Намек на Патриса в письме — это для того, чтобы произвести на нас впечатление. Патрис вполне выдержит двадцать четыре часа… положим, тридцать шесть… и даже сорок восемь, если придется. В таком возрасте есть силы, чтобы выжить.

— А что газеты?

— Пока ничего. Но так долго тянуться не может.

— А деньги?

— Альбер мне их раздобывает. Он, бедняга, думает, что я по собственной воле увеличиваю сумму выкупа… И, естественно, не одобряет меня. И ничего не может понять.

— Когда вы завтра выедете?

— Примерно в половине первого. Ехать две сотни километров. Времени мне вполне хватит.

— И все-таки. Не слишком гоните. — И добавила, чтобы он правильно ее понял: — Меня беспокоит Патрис.

Начинается бесконечный день, долетающий до нее только эхом, потому что она отказывается спускаться вниз. Но с одиннадцати часов она слышит телефонные звонки. Окна гостиной и кабинета открыты настежь. Порой до нее доносятся обрывки фраз: «Я этого не знаю… Спрашивайте у полиции… нет, повторяю вам, я ничего не знаю…» Клери обороняется от любопытных, подглядывающих, вынюхивающих тухлятину. Проходят часы, он держится хорошо, и ей, чтобы не жалеть его, время от времени приходится напоминать себе: «В конце концов, во всем виноват он сам».

Около четырех часов он поднимается. Она оставила дверь открытой. Он забыл побриться. У него мешки под глазами, и от пота на лбу слиплись волосы.

— Безумие какое-то, вдруг стало так жарко. Я с вашего разрешения позволю себе небольшую передышку.

Он исчезает в ванной комнате, говорит издали, не переставая плескаться под краном.

— Звонят без конца. Можно было в этом и не сомневаться.

— А кто?

— Ну, прежде всего газеты. Конечно, это их хлеб, хотя… Знаете, эти дурацкие вопросы: «Что вы переживаете?.. Как вы выносите это испытание?», будто читатели питаются нашим душевным состоянием. Я, разумеется, всех отправляю к Маржолену.

Он снова появляется, с распахнутой грудью, на шее — махровое полотенце, волосы взлохмачены.

— Кстати о Маржолене, — продолжает он, — не знаю, что он предпринял. У него, должно быть, есть свои осведомители в банках… но он и в курсе того, что делает Альбер. Вот он и скандалит. Поскольку он не знает, что произошло, то воображает, что я сам увеличил выкуп бандитам, без принуждения. Только что простофилей он меня не называет. Говорит, что такого похищения никогда не видел… Что бы он сказал, если бы знал правду… О! Надо же… Послушайте!

Телефон звонит настырно. Клери кончает вытираться.

— Я уж не говорю обо всех тех, кто якобы видел похитителей. Раз Маржолен поставил наш телефон на прослушивание, пусть он и берет их на заметку. Один тип позвонил даже из Мобёжа.

— Но каким образом новость могла распространиться так быстро? — спрашивает Ирен.

— Благодаря одному экстренному сообщению по Радьо-Майенн. Через час дело уже гремело на всех волнах. И все, кого оно затронуло, пришли в ужас. Гонятся за ребенком, как будто открылся сезон охоты. Могу сказать вам, что один гад осведомился, какова награда. Что за убожество! А я еще обязан выслушивать это.